Александр Николаев - Так это было

— Ты вот што, братка: иди к хлопцам, — закончил он наставительно.

— А где они?

— Не ведаю, братка… Што не ведаю, то не ведаю. Да ты их встретишь вскорости.

Я попрощался с дедом и двинулся дальше.

Хлопцев я встретил в Козловичах.

Утомившись во время перехода, я прилег на околице, в тени под деревом. Разбудил меня конский топот и скрип телеги. Поравнявшись со мною, подвода с двумя седоками остановилась. Тот, что сидел справа, передал вожжи соседу, спрыгнул с телеги и подошел ко мне.

— Ты куда идешь? — спросил он строго. В голосе его послышался начальственный тон и угроза.

С минуту я рассматривал его давно не бритое лицо с надвинутой на лоб серой потрепанной кепкой. Потом сказал, поднимаясь:

— Я, кажется, уже пришел.

Незнакомец обернулся к своему напарнику:

— Как думаешь?.. Он?

— Он и есть, — подтвердил тот. — Дед вчера так и сказывал. Видишь синюю заплатку на штанине?.. И лапти…

Я уселся на телегу, и мы поехали.

Дорога петляла между высокими стенами лесного массива, обходя иногда лесные завалы.

Огромные сосны, достигающие тридцатиметровой высоты, обязаны своей прямизной стремлением к свету. В своем росте, стараясь перегнать друг друга, они невольно поддерживают своих соседей. Если человек или молния в лесной чаще повалят одно дерево — тотчас у вокруг стоящих собратьев нарушается равновесие. В бурю в таком месте образуется завал и вершины деревьев склоняются друг к другу, образуя огромный шатер.

Трясясь в телеге, я с любопытством смотрел на необычное сооружение природы и не заметил, когда подвода свернула в сторону. Уставший конь медленно тащил телегу по узкой просеке, напоминавшей мне сцену из «Дубровского». Казалось, сейчас я увижу укрепления разбойников. Но ничего подобного не было видно. Мы миновали три поста. Каждый раз часовые внезапно показывались из-за деревьев и сопровождавшие меня делали какие-то таинственные знаки, а поравнявшись, произносили еле слышно пароль.

На расширенной просеке подвода остановилась. Один из сопровождавших остался у телеги, а мы с бородатым двинулись дальше пешком, пока между деревьями не показалась небольшая прогалина и не почувствовался запах дыма.

Мы вышли на поляну. Мой спутник прошел в шалаш, стоявший отдельно от других, выстроившихся в ряд. Вскоре он вышел оттуда и позвал меня. Я спустился по широким ступенькам вниз. Почти у самого входа справа за столом сидел военный лет тридцати пяти. На нем была еще новая гимнастерка с портупеей. Русые, слегка рыжеватые волосы были зачесаны назад. Глаза с прозеленью осматривали меня с любопытством. На столе, справа от него, лежала фуражка комсостава; прямо перед ним — ученическая тетрадь, раскрытая на чистой странице. Разминая скрещенные пальцы, он задал мне несколько вопросов, записал мое имя и фамилию, определил меня в четвертый взвод и приказал приведшему меня выдать мне винтовку раненного Трофимчука.

Так я стал партизаном.

Для меня началась новая полоса жизни, овеянная романтикой. Но последняя кружила нам головы, главным образом, потому, что реальность нам представлялась в виде айсберга, большая часть которого скрыта под водой.

«Подводная» часть лесной жизни мне открывалась постепенно. Пока что, как новичок, сравнительно недавно попавший в плен, я пользовался всеобщим вниманием. Меня забрасывали вопросами о событиях на фронте, о лагере военнопленных. Я подробно рассказывал, особенно за обедом и ужином, о советских самолетах, которые немцы называли «черная смерть» и которые налетали на брянский аэродром. Не скупился рассказывать я и о зверствах полицаев и немцев. Даже комиссар отряда, услышав мое повествование, похвалил меня:

— Хорошо говоришь, парень!.. Так и действуй… А то люди приуныли…

Наш отряд насчитывал около полутораста человек. Ядро состояло из районного начальства, милиции и органов НКВД, не успевших эвакуироваться. За ними следовали бойцы и командиры воинских частей, выходивших из окружения, и бывшие пленные (Последних уже здесь встречали с недоверием и подозрительностью).

Примерно треть отряда составляли евреи из ближних местечек и из Минска. Среди них было несколько женщин. Женщины занимались, главным образом, кухней, стиркой белья и починкой одежды.

Евреи особенно интересовались жизнью в тылу. Мой сосед по шалашу по фамилии Нозик старался узнать все подробности о житье-бытье «там».

Интерес к моей персоне упал, когда вернулись делегаты из Рудобелки. Оказалось, что в день моего прибытия в отряд их послали туда на конференцию, которую проводил прилетевший недавно посланец Москвы.

Делегаты рассказывали о событиях на фронте, повторяя то же самое, что сказал и я. Новое сообщил комиссар отряда, получивший секретный пакет. Он сказал, что партия признала свои ошибки и все будет иначе, как только выиграем войну. Не совсем ясно он намекнул даже на роспуск колхозов. Последнее сообщение вызвало овацию. Сквозь шум можно было расслышать приветствие «отцу народов».

Вечер прошел оживленно. Разошлись по шалашам уже поздно ночью. Но до самого утра многие не спали, продолжая обсуждать услышанную новость.

В том же лесу, неподалеку от нас, располагались отряды Храпко и Балахонова.

Недели за две до моего прибытия усилиями нескольких отрядов партизаны разгромили взвод немцев и полицаев, охранявших мост по дороге на Глусск у Городка. Теперь все почивали на лаврах победы. В отрядной стенгазете с малейшими подробностями описывались все моменты боя, причем нашему отряду приписывалась главная роль. (То же самое я заметил и в стенгазетах других отрядов.) Читая восторженные сочинения, сопровождавшиеся рисунками с горами трупов противника, можно было подумать, что от побоища у Городка зависит исход войны.

Где-то в Рудобелке — может быть, у Павловского — подготовлялись другие планы, но пока что и наш, и другие отряды занимались главным образом продовольственными операциями.

Согласно инструкции, полученной свыше, реквизировать скот и другие продукты питания следовало в районах, контролируемых немецкими гарнизонами. Но ехать туда было рискованно. В большинстве случаев все необходимое добывали в ближайших селах.

Как-то ночью меня разбудил командир взвода. Я взял винтовку, и мы вышли из лагеря. На знакомой просеке уже стояли две запряженные телеги. Около них прохаживались трое партизан вместе с бородачом по фамилии Матюшкин. Командир взвода дал ему последние наставления, и подводы тронулись.

Выбравшись на дорогу, мы повернули влево. Нам с Нозиком Матюшкин приказал двигаться в головном дозоре. Мы медленно продвигались по заросшим обочинам дороги. На поворотах останавливались. Повернувшись к следовавшим за нами подводам, я чиркал несколько раз зажигалкой. Это был условный знак: впереди все спокойно.