Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Отец Сергий был особенно в ударе. На этот раз он не только ссылался на авторитеты, но читал цитаты прямо из книг. На столе перед ним лежала большая стопа этих книг, и он, ссылаясь на того или иного автора, брал нужный том, открывал закладку и читал «на строке» – вот что он говорит! Это производило на публику более сильное впечатление, чем чтение тех же цитат по тетради.

– Теперь поговорим немного о противоречиях, – продолжал отец Сергий. – Посмотрим, можно ли на основании мнимых противоречий в описании чьей-либо жизни говорить, что этого человека совсем не было. Вот у меня в руках две современные книги, изданные в последние годы. (Он сказал в какие.) Та и другая – биографии Ленина, только разных авторов. И вот послушайте, что здесь написано…

Отец Сергий зачитал выдержки о покушении Каплан. В одной из биографий говорилось, что, когда был сделан выстрел, Ленин сидел в машине, в другой – что он находился около машины… Отец Сергий отложил книги и обратился к народу:

– Вот видите! В большинстве случаев, которые приводил докладчик, и противоречий-то нет, просто евангелисты обратили внимание на разные стороны одного и того же события, или рассказывали один кратко, а другой подробно. Таких случаев и в этих биографиях можно найти сколько угодно. А то, что я прочитал, действительное противоречие – не мог Ленин одновременно находиться и в машине, и около нее. Так что же, значит, можно говорить, что Ленина не было? Мы-то так сказать не можем, все мы знаем, что он был, а многие и лично его видели. Но пройдут даже не тысяча девятьсот лет, как от Христа, а всего лет двести или двести пятьдесят, и кто-нибудь, рассуждающий так, как наш докладчик, вполне может сделать такой вывод. Очевидцы, мол, не очевидцы, они ничего не видели, а все выдумали, а противоречия налицо – значит, Ленина не было. Так вот и евангельские «противоречия» совсем не означают, что Христа не было… Есть еще доказательства, не зависящие от свидетельства отдельных лиц – это вы сами, ваша вера. Как могло христианство распространиться по всей земле, если не было Христа? Ведь распространялось оно не тихо, не спокойно. Множество древних писателей и мученические акты, по-нашему – протоколы допросов, говорят, что христиан жестоко преследовали почти триста лет, а в иных странах и больше. Так неужели во время этих страшных пыток, которым подвергались не только сами первые христиане, но и на их глазах их любимые родственники – мужья, жены, родители, даже малолетние дети, – неужели не нашлось бы ни одного, который сказал бы: «Все это неправда, никакого Христа не было, мы это выдумали?» И для чего бы им терпеть страдания за вымысел? Одно дело – поддерживать обман, если это приносит какие-то выгоды, а другое – если за него получишь только мучительную смерть. А апостолы терпели, потому что знали, что все сказанное ими – правда. И последующие мученики тоже знали это, не только по слухам, а и по собственному опыту; они на себе испытали поддержку Христа во время своих мучений. Это было так ясно для всех видевших их страдания, что количество христиан во время гонений не уменьшилось, а увеличилось, и в конце концов христианство распространилось по всему миру…

В противоположность отцу Сергию, Роньшин не искал других книг, кроме своего Соломона Рейнака, за которого он крепко держался и которого почти никогда не позволял себе назвать просто Рейнаком. Зато и изучил он его так, что, о чем бы ни зашла речь, он на все находил там краткие, но исчерпывающие ответы – в книге был собран материал по самым разнообразным вопросам. А уж донести этот материал до слушателей, передать его образно и понятно – на это у Николая Андреевича был настоящий талант; недаром же его и встречали, и провожали аплодисментами.

Отцу Сергию на этот раз особенно удалась тактика нападения. Разъясняя сказанное докладом во вступительной речи, он одновременно опровергал и то, что еще не сказано, но будет сказано. Бочкареву, некоторым выступавшим в прениях и, отчасти, Мурзалеву, пришлось брести по его следам. Если употребить недавнее сравнение отца Сергия, безбожники оказались в положении людей, ищущих давно найденный клад, да еще доказывающих, что его нет, когда им ясно показали – вот он!

Правда, Мурзалев заговорил и о менее известном факте, который он поворачивал и так и этак, всячески стараясь придать ему как можно большее значение. Не только, дескать, Евангелие подделано, да еще и подделано-то невежественными фальсификаторами, не представлявшими условий жизни и обычаев того времени. Сколько все евангелисты распространяются об отречении апостола Петра, как трогательно описывают его раскаяние при крике петуха, а никому и в голову не пришло, что петухов-то в Иерусалиме тогда не было: по еврейскому закону запрещалось иметь там кур.

После Мурзалева на сцену вышел его тесть Ефименко. На первом диспуте на верующих тяжело подействовал вид этого слабого седого старика, который, стоя одной ногой в могиле, кощунствовал не хуже зятя. Теперь это было уже не ново. Затем вышел Костя.

«Какой-то комсомолец», – послышался негромкий голос в зале. А «комсомолец» вдруг начал говорить в защиту религии. Для большинства это была полнейшая неожиданность. Тем сильнейшее впечатление произвела его речь. Конечно, Костя не мог не волноваться – ведь это не школьный доклад, хотя в числе лиц, обращенных к нему из зала, было много лиц товарищей и преподавателей; сейчас это не успокаивало, а пожалуй, еще больше волновало. Но он так искусно скрывал свое волнение и держался так спокойно и уверенно, словно ему не в диковинку были подобные выступления. В конце концов, смотреть на товарищей было все-таки смелее, и он начал говорить, как будто обращаясь к ним, тем ровным тоном, каким делал доклады в школе, так было легче. Он разобрал несколько возражений безбожников и перешел к последнему, о петухах. Ведь надо же было, чтобы об этом сказал не кто другой, а Мурзалев. Теперь Косте приходилось опровергать своего учителя. Тем же ровным, спокойным тоном, внушавшим гораздо больше доверия, чем кривлянья Мурзалева, Костя объяснил, что закон такой, правда, существовал, но он не строго соблюдался даже евреями. А в Иерусалиме в то время жило множество людей различных национальностей, которые не считались с еврейским законом. В частности, там стоял большой гарнизон из римских воинов; петух вполне мог быть римским, от этого ничего не меняется. «Из всего этого я делаю только один вывод, – добавил Костя, и уголки губ его слегка дрогнули, как бывало в домашнем разговоре, когда он мимоходом забрасывал камешки в чей-нибудь огород, – одно мне ясно, что плохи у безбожников дела, если они петухов мобилизовали».

Фразу о петухах Костя взял у Введенского, но она была так уместна здесь, что оказалась убийственной. Ее поняли и запомнили, и много раз потом вспоминали. Костю проводили аплодисментами, каких еще ни разу не удостоился никто из выступавших в прениях.