Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Еще когда он стоял внизу, у стенки справа, обращая на себя внимание молящихся своим сугубо интеллигентным видом, к нему подошла одна старушка.

– Сынок, что же ты не молишься? – спросила она.

– Почему вы думаете, мамаша, что я не молюсь? Я молюсь, только по-своему, в уме.

– Креститься, сынок, надо, нельзя без креста. А ты крестись, миленький…

Иван Борисович и сам уже понимал, что это необходимо, но ему нелегко было переломить себя после многолетнего перерыва. Первое крестное знамение, положенное на себя, было для него серьезным событием. Для этого он заранее наметил Светлую заутреню и встал в этот день на амвоне около левого клироса, откуда был виден всем. После этого дня крестное знамение вошло у него в обиход.

О той буре, которую ему пришлось перенести дома, он говорил мало, но и то немногое, что сказал, было достаточно выразительно. Однажды он принес целую стопу бумаги, исписанную его мелким аккуратным почерком, и попросил отца Сергия сохранить рукопись.

– Это мое толкование на Апокалипсис, – объяснил он. – Я положил на него много труда и очень дорожу им. Это единственный экземпляр. Был и второй, я оставил его на сохранение у знакомых в Ленинграде, а он там пропал, скорее всего, знакомые побоялись хранить его и уничтожили. А теперь я боюсь, чтобы жена не изорвала и этого.

В другой раз он попросил поджарить ему яичницу – жена отказалась его кормить. После этого всякий раз, как он приходил, ему предлагали пообедать. Несколько дней он пользовался этим, потом поблагодарил и отказался – домашняя гроза стихала. А ведь дело доходило до того, что жена грозила разводом.

Как ни странно, возбужденную против Православия женщину помогали успокаивать опять-таки епископ Павел и отец Сергий. Последний, по просьбе Семенова, не раз ходил к нему домой, а когда страсти немного улеглись, Иван Борисович предложил жене сходить к владыке. Как и в первый раз, это посещение благотворно подействовало на нее, она несколько смягчилась, только наблюдала, чтобы муж не склонял к Православию сыновей.

К присоединению Иван Борисович готовился всей душой. Постился так, что похудел еще сильнее, чем раньше, вспоминал всю свою жизнь, ту четверть века, которую он был вдали от Церкви; снова, с еще большим чувством, разбирал все затронувшее его.

– На Востоке есть такое ароматическое вещество – смирна, – заговорил он однажды. – Чем больше его трешь, тем оно сильнее благоухает. Так и православное богослужение – чем больше в него вдумываешься, тем больше оно показывает свою глубину. Возьмите хоть небольшое, всем хорошо известное слово – исповедь, исповедать свои грехи. В нем одном заложено объяснение всего, что необходимо для истинного покаяния. Прежде всего, нужно хорошо проверить себя, все свои чувства и поступки, вспомнить все грехи, узнать, ведать их. Затем поведать их духовнику. И наконец… – Иван Борисович сделал рукой движение, как будто вырывая что-то из сердца… – И наконец… исповедать их.

Наконец, присоединение совершилось. Крестить Ивана Борисовича не пришлось, потому что он был рожден в православной семье и крещен по-православному, но все-таки он попросил отца Сергия быть его поручителем, вроде крестного отца. Присоединяли третьим чином, т. е. через покаяние. После исповеди требовалось ответить на несколько вопросов, заданных священником: отказывается ли он от своего заблуждения, обещается ли твердо держаться Православия, а затем над присоединяющимся была прочитана разрешительная молитва.

Присоединение происходило всенародно, перед литургией, в один из летних воскресных дней. Иван Борисович, взволнованный и торжественный, в белой рубашке с надетым поверх нее золотым крестиком, подарком «крестного отца», в первый раз за двадцать пять лет подошел к причастию. После службы он даже сказал с разрешения владыки небольшую речь, в которой объяснил историю своего отпадения и своего возвращения.

Когда он вернулся домой, жена за чаем как бы между прочим, бросила несколько слов, показывая, что она видела весь обряд, и он произвел на нее сильное впечатление.

– Значит, ты была в церкви? – спросил обрадованный Иван Борисович.

– Конечно, – ответила она. – Ведь это меня все-таки касается.

– У меня остается еще один невыполненный долг, – озабоченно сказал Иван Борисович, придя в следующий раз к отцу Сергию. – Ведь я, перейдя в баптизм, убедил перейти и своего отца. Теперь этот грех не дает мне покоя. Чтобы загладить его, я должен добиться, чтобы отец снова последовал моему примеру.

– Едва ли это удастся, – возразил отец Сергий. – Если он тогда искренно поверил вашим доводам, теперь будет гораздо труднее убедить его в обратном.

– А все-таки я постараюсь летом съездить к нему и переубедить его. Это мой долг и перед ним, и перед своей совестью, – повторил Семенов.

Он съездил, но, конечно, безуспешно. Впрочем, такие вопросы решаются не за один раз, требуют многих, длительных разговоров, а Ивану Борисовичу, как оказалось вскоре, времени для устройства земных дел было отпущено очень мало.

– Ну хорошо! Предположим, что с сегодняшнего дня аресты прекратятся, а всех ранее арестованных священников вернут на свои места. Мы же все равно не бессмертны; пройдет двадцать, много – тридцать лет, и из нас никого не останется. А если дело пойдет так, как сейчас, то это произойдет гораздо раньше. Что же тогда?

Как-то между семнадцатым и девятнадцатым годами к нам приезжал из Москвы ревизор, проверял работу нашего сельского потребительского общества, тогда они еще существовали, жена работала в нем счетоводом. Какая там проверка, на три часа, а остальное время мы с ним сидели на крылечке и разговаривали. Он коренной москвич, глубоко верующий. Знаете, что он мне сказал?

– Что?

– Он сказал: а ведь вам, батюшка, смены не будет. Духовные школы закрыты, вы умрете, кого будут ставить? Дубовых да осиновых колов!

– Горько сказано…

– Горько, а верно. Уже сейчас среди священников не только семинаристов, а и окончивших какие-нибудь пастырские курсы по пальцам можно пересчитать. Ставят грамотных мужичков-певчих, вроде отца Николая Хришонкова или березоволукского Ивана Лазаревича – был церковный сторож, а теперь диакон и наверняка священником будет, если уцелеет. Люди-то они, может быть, и очень хорошие, а что знают? Хорошо еще, если в Уставе разбираются, а ведь им учить народ нужно. Зададут им вопрос не то что безбожники, а свои же прихожане, даже чисто церковный вопрос, они и плавают, отвечают порой так, что хоть плачь. А дальше – и таких не будет.

Дивны дела Твои, Господи! Если бы в те годы кто-нибудь увидел будущее, увидел духовные семинарии и академии, молодых священников, даже архиереев, – он не поверил бы своим глазам. Подумал бы, что видит чудесный, фантастический сон, на который и время-то терять не стоит, как на несбыточную мечту. Теперь мы знаем, что это действительность, но пора нам, наконец, понять и то, что открытие семинарий и академий не простая случайность и не закономерность, а самое настоящее чудо Божие, особая милость русскому народу, оказанная Господом по чьим-то молитвам.