Александр Королев - Илья Муромец

Вариантов, как бы могло начаться эпическое действо, мало. Но в былинном сюжете, интересующем нас в рамках предмета настоящей книги, праздничный пир прерывается появлением некого дородного доброго молодца, который, въехав в Киев, сразу направляется на широкий княжеский двор, «становит» посреди двора своего коня и, привязав его к «дубову столбу» за серебряное кольцо, смело идет в «палаты белокаменные», входит в столовую, размахивая дверь «на пяту», кладет крест «по-писанному», все поклоны совершает «по-ученому» — князю с княгинею (в тех вариантах былин, где Владимир уже обзавелся супругой, красавицей Опраксеей) и «на все на три на четыре на сторонки» низко кланяется. Ему подносят чару зелена вина, молодец принимает ее «единой рукой» и выпивает «единым духом». Теперь с гостем можно и заговорить. На вопрос князя о том, каким именем пришедшего звать, каким отчеством величать, вошедший представляется старым казаком Ильей Муромцем Ивановичем. Далее Илья сообщает князю, что проехал в Киев из Мурома «дорогой прямоезжею». Гости, могучие богатыри, или сам Владимир-князь, пытаются уличить «детину» (или, вариант, «мужичищо-деревенщину») во лжи: ведь указанным маршрутом «и на добром коне никто да не проезживал» и «туда серый зверь да не прорыскивал», даже «птица черный ворон не пролетывал» — слишком опасно, ибо засел там Соловей-разбойник Одихмантьев сын:

Так сказано в варианте былинного сюжета, исполненного знаменитым кижанином Трофимом Рябининым, в записи А Ф. Гильфердинга. [2] На каждый былинный сюжет, разбираемый далее, приходится много вариантов, записанных собирателями в разное время от разных сказителей. Приводить их все немыслимо (объем книги увеличился бы многократно), да и не нужно. Задача цитируемых текстов — проиллюстрировать излагаемый сюжет примером.

Илью Муромца не смущает грубость собравшихся, ведь он уверен в своей правоте — страшный Соловей-разбойник висит «прикованной» к стремени булатному богатырского коня. Сведав об этом, потрясенный князь встает «скорешенько да на резвы ножки» и, накинув «кунью шубку на одно плечко», а «шапочку соболью на одно ушко», в сопровождении гостей выходит на свой широкий двор. Так и есть — перед ними связанный Соловей-разбойник. Владимиру приходит фантазия потешиться, он требует, чтобы захваченный злодей засвистал по-соловьему, зарычал по-звериному (в варианте сборника Кирши Данилова: по-туриному, а еще, вдобавок, и зашипел по-змеиному). Разбойник соглашается только после того, как сам Илья повторяет просьбу князя, присовокупив к ней требование: пусть его пленник в целях безопасности первых лиц государства засвистит в «пол-свиста соловьего», а зарычит «во пол-крыку звериного». Раненный богатырем Соловей (Илья выбил у него правый глаз), утомленный переездом в Киев в некомфортных условиях, просит поднести ему чару зелена вина — тогда его «раночки кровавы порозойдутся», «уста сахарнии поросходятся» (в варианте Трофима Рябинина). Владимир самолично поспешает в «горенку», наливает чару зелена вина в полтора ведра и даже разводит ее «медами стоялыми». Соловей выпил «чарочку», как полагается, одним духом и засвистал, и зарычал, и зашипел. Правда, злодей не выполнил условие Ильи, так что от его свиста и рыку

Так описано произошедшее в сборнике Кирши Данилова. {61} 61 КД. С. 189. Вообще, сказители любили посмаковать те негативные последствия, которые имел соловьиный свист-рык-шип. В варианте, записанном в селе Павлове Нижегородской губернии и дошедшем до нас в составе сборника П. В. Киреевского, Киеву нанесены б о льшие убытки:

Князь с княгиней выжили только потому, что Илья проявил о них заботу и на всякий случай заранее предложил князю («Не во гнев бы тебе, батюшка, показалося») схоронить его «под пазушку», а княгиню «закрыть под другою». Трофим Рябинин сгустил краски еще больше:

(Здесь Владимир-князь пока еще холостяк.)

Выпустив государя с супругой «из-под пазушок», Илья тут же (в варианте из сборника Киреевского) взял коварного «Соловейку за вершиночку, вывел его за княженецкой двор, кинул его выше дерева стоячего, чуть пониже оболока ходячего», так что, долетев до «сырой земли», «расшиб Соловейко свое все тут косточки». В варианте, записанном в 1928 году в деревне Семеново на реке Шале Пудожского района от 58-летнего Павла Миронова комиссией фольклористов, возглавляемой Б. М. Соколовым, Илья хватает Соловья «за резвы ноги»:

От Соловья, таким образом, не остается ничего. Эти шокирующие описания полного уничтожения трупа или его рассеивания на отдельные косточки достаточно любопытны. В них отразилось народное представление о том, что смерть физическая еще не означает полного исчезновения. Отлетевшая душа может вернуться в свое прежнее вместилище, и тогда тело оживет. Представление об этой где-то пребывающей «внешней» душе отразилось в известной сказке о Кощее Бессмертном, у которого «смерть» в игле, игла в яйце, яйцо в утке и т. д. Вот чтобы не произошло нежелательного оживления, вместилище (тело) необходимо уничтожить — в данном случае разнести на мелкие кусочки и сжечь где-нибудь подальше. {65} 65 Подробнее см.: Неклюдов С. Ю . Душа убиваемая и мстящая // Труды по знаковым системам. Вып. 7. Тарту, 1975. С. 66–68.

Рябининский вариант освобождает киевлян даже от лицезрения сцены гибели разбойника. У Трофима Григорьевича Илья «скорошенько» уселся на доброго коня, вывез Соловья во чисто поле, где и срубил ему «буйну голову», приговорив, что полно-де Соловью «свистать и крычать», «полно-тко слезить да отцей-матерей», «полно-тко вдовить да жен молодыих» и «спущать-то сиротать да малых детушок». Так или иначе, разделавшись с разбойником, Илья вернулся в княжескую палату, «к обеду княженецкому», за «столы окольния», «за скатерти за браныя», «за кушанья розноличныя». Началась служба Ильи Муромца у князя Владимира.