Александр Королев - Илья Муромец

Здесь, на дворе у царя Константина идет пир. Мнимые калики встают перед «красным окном» и принимаются просить милостыню. Царю Константину приходит в голову пригласить «русь» во дворец и порасспросить о новостях из Киева. За ними отправляется Тугарин Змеевич — один из цареградских богатырей. Другой, Идол Скоропеевич (варианты имени в других списках: Идол Скоропин, Идол Скоропитили просто Идолище Жидовское), общается с каликами уже непосредственно за столом. Вражеский богатырь, как всегда, необычно высок, а «меж очима у него стрела ладится, меж плечми у него большая сажень, очи у него, как чаши, а голова, как пивной котел». В духе былинных традиций он затевает разговор с неузнанным Ильей Муромцем, пытаясь выяснить: какой из себя славный русский богатырь «рожаем и ростом»? Ответ — Илья ростом с него, калику, и «рожаем» на него также походит — радует Идола. Ему неймется поскорее напасть на Киев. У любителя побраниться Алеши Поповича больше нет сил терпеть — он грозит вражеским богатырям, что обратно они не вернутся, при встрече с молодцами киевскими «покатятся головы татарские» и «прольется кровь горячая цареградских богатырей». Идол Скоропеевич «кручинится», но выручает осторожный Дворянин Залешанин, поясняя присутствующим, что гость «меду опился». Он пытается угомонить Алешу, тот оправдывается тем, что Идол «наших богатырей ни во что ставит, а великого князя хулит». Между тем Скоропеевич продолжает «кручиниться». Залешанину все-таки удается сгладить конфликт, и теперь Идолу любопытно, насколько удалые лошади у русских богатырей. Переодетые богатыри, разумеется, заявляют, что их лошади настолько хороши, что на них «пристрашно смотреть». Желая поразить калик, Константин приказывает показать коней цареградских богатырей. Наши богатыри видят, что лошади у врагов, и правда, «добры, не по обычаю». Но хитрый Дворянин Залешанин заявляет татарам, что сверху, из окна, сравнивать трудно — лучше будет, если им позволят подойти к лошадям. Разрешение получено. Подойдя к лошадям, Илья Муромец сообщает товарищам, что пришло время действовать — они вскакивают на чужих коней и, круша татар, вырываются из Царьграда.

Алеша Попович пешком возвращается на двор царя Константина и вызывает цареградских богатырей на бой. Те устремляются на русских богатырей со всей «великою поганою силою татарскою». Алеша просит разрешения «одному потравитися» с вражеской силой, «поправить свое сердце богатырское». Судя по всему, одобрения его просьба не встречает — богатыри сообща едут навстречу татарам, от их «свисту и от крику лес розсьтилаетца, трава постилаетца, добрыя кони на окарашки падают, худыя кони и живы не бывали». Идол Скоропеевич признается цареградским богатырям, что ему страшно; он понимает: им всем быть побитыми. Не осталось храбрости и у Тугарина Змеевича: он заявляет, что не может руки поднять. Илья Муромец обгоняет своих товарищей на полверсты и врезается во вражеские толпы. Идол и Тугарин сбиты им с коней и взяты в плен. Русские богатыри нагоняют своего предводителя и сообща истребляют и 40 цареградских богатырей, и всю силу татарскую. Снова они в Царьграде, у палат Константина. Илья сообщает перепуганному царю, что все его войско перебито и ему самому пришлось бы не сладко, но тронуть царя богатыри не решаются — ведь они явились сюда без ведома своего государя и сами решать судьбы иностранных владык не вправе. Более того, чтобы Константин «не кручинился», богатыри отдают ему живого Идола Скоропеевича, а Тугарина забирают с собой, дабы похвалиться перед Владимиром. Мать Тугарина бросается к жене Константина Елене, которая, следуя церковной традиции, оказывается «благоверной царицей». Она молит царицу спасти ее сына. В ответ на просьбу Елены Илья Муромец заявляет, что в случае согласия им нечем будет тогда похвалиться перед Владимиром. С тем и уезжают.

Подъезжая к Киеву, богатыри решают отправить вперед себя Дворянина Залешанина — он знает придворное обхождение и сумеет убедить князя Владимира принять богатырей обратно — ведь они возвращаются с победой и с ними «язык славный» Тугарин Змеевич. Разумеется, Владимир не гневается на богатырей, он принимается их жаловать — «даиет им шубы под аксамиты, и чепи великия златые, и сверх тово казною несметно». Князь спрашивает пленника о его впечатлениях, «о вестях из Царяграда». В самом раннем списке «Сказания» (из собрания Е. В. Барсова) Тугарин отвечает: «У тебя, государя, вотчины не во всех ордах, а богатырей твоих удалее нет и во всех землях». Вариант ответа в других списках несколько иной. Тугарин заявляет: «Все вести у тебя, государя, несть грознее во всех царьствех тебя, государя, а богатырей несть удалее во всех землях». Илья Муромец просит за Тугарина Змеевича, развеселившийся князь Владимир согласен его помиловать. Богатыри забирают Тугарина с собой, довозят его до рубежа и отпускают домой, снабдив добрым конем, сбруей ратной и заклиная, чтобы и ему, и другим врагам «на Русь не бывать век по веку». На этом конец: «А богатырем слава во веки веков. Аминь». {466}

В «Сказании» много персонажей: князь Владимир, семеро русских богатырей, Никита Карачевец, царь Константин, Идол и Тугарин, мать Тугарина, царица Елена, безымянные 40 цареградских богатырей и 11 калик. Князь Владимир у создателя (или создателей) произведения особых симпатий не вызывает — его отношение к богатырям потребительское, а поведение эгоистично. Из семи русских богатырей действуют лишь четверо — Илья, Залешанин, Алеша и Добрыня (последний менее активен). Остальные трое никак себя не проявляют и приписаны скорее для количества. Исследователи долгое время не могли решить, что такое это «Сказание» — запись былины или литературная повесть на основе былинных сюжетов и мотивов (прежде всего, былины о борьбе Ильи с Идолищем)? В результате последняя точка зрения возобладала. Также дискуссия шла о времени составления повести. Скорее всего, это 1620–1630-е годы. {467}

Упоминание Ильи Муромца в «Сказании» является, пожалуй, самым ранним зафиксированным письменно упоминанием этого былинного героя на территории Московского государства. И то, что еще в конце XVI века прозвище былинного богатыря встречается в формах «Муравленин» и «Моровлин», а вскоре после Смутного времени переходит в форму «Муромец», а сам он становится весьма популярным, скорее всего, свидетельствует о влиянии на имя нашего героя «нашумевшего» в начале XVII века имени казачьего царевича Илейки Муромца. Судя по текстам песен, записанным в 1619–1620 годах для англичанина Ричарда Джемса, посетившего Россию, Смута действительно дала значительный толчок возникновению песенного фольклора, в котором отразились недавние бурные события русской жизни. В «Сказании» нашли свое отражение тенденции, заложенные в XVI веке и получившие в XVII веке дальнейшее развитие. Это, например, «понижение» образа Алеши Поповича, который, судя по Никоновской летописи, еще в первой половине XVI века был самым настоящим героем, а затем постепенно начинает скатываться к образу легкомысленного и нахального бабьего обидчика. Такое же «падение» переживает образ Владимира-князя, все чаще превращаясь из обожаемого богатырями государя в мстительного, самолюбивого и жестокого тирана. В «Сказании» эта тенденция также намечена. С другой стороны, начинается бурный всплеск интереса к фигуре Ильи, который постепенно поднимается до уровня главного героя русского эпоса. К началу XVII века большая часть известных нам былинных сюжетов о нем уже существует. Смута подталкивает русское общество к своего рода прагматизму. Историческая песня начинает успешно конкурировать с былиной, и если продуктивный период былин подходит к концу, то у исторической песни он только начинается. Исходя из этого, возникает желание привязать былинного героя к конкретному лицу со сходным именем. Постепенно к имени Ильи прилипает приставка «старый казак» (в «Сказании» 1630-х годов ее еще не было) и нарастает его оппозиционность власти киевского князя, проявляющаяся в совершенно диких поступках, вроде сшибания стрелами церковных маковок и мыслей об убийстве князя Владимира. Но все-таки Илейка Муромец дает образу Ильи немного в сравнении с тем, что в нем уже было. Так же и имя Маринки (влияние Марины Мнишек) немногое меняет в былинном образе коварной губительницы мужчин, а былинный Ермак, получив имя от завоевателя Сибири, мало на него походит. В случае с Ильей Муромцем перед нами пример той самой «специфической встречи эпической традиции с народными представлениями об историческом лице». Здесь «эпический образ существует до встречи с исторической личностью, будучи художественным обобщением определенного типа. Историческая личность дает этому образу имя и, как правило, минимум реальных „биографических“ данных». {468} По существу, «историческое имя здесь вторично, хотя, вероятно, и не случайно». {469} Поражает, какой яркой фигурой был Илейка Муромец и как мало от него попало в былины про Илью Муромца. Этот пример в известной степени еще раз доказывает, что не стоит выводить сюжет былины из какого-то одного исторического события, как это предпочитали делать сторонники «исторической школы». С другой стороны, перед нами и пример того, как происходит обогащение фольклора, то самое «наслоение» новых черт на уже имеющийся былинный образ.