Александр Королев - Илья Муромец

Еще одним центром собирательской работы стал Петрозаводск, где в советское время возник Карельский научно-исследовательский институт культуры (КНИИК). В 1941 году в Ленинграде были напечатаны «Былины Пудожского края», подготовленные к изданию петрозаводскими учеными Г. Н. Париловой и А. Д. Соймоновым на основе материалов, собранных сотрудниками КНИИК и других учреждений в 1938–1939 годах. Главное место в сборнике заняли былины, записанные от замечательного самородка, 67-летнего жителя деревни Климово Авдеевского сельсовета, что на Купецком озере, Пудожского района Карелии Ивана Терентьевича Фофанова, неграмотного сторожа нефтебазы при местной МТС, который по скромности своей не был замечен собирателями раньше. Записи текстов Фофанова произвел в 1938 году восемнадцатилетний студент ЛГУ Кирилл Чистов. Иван Терентьевич Фофанов умер в 1943 году, а Кирилл Васильевич Чистов, пройдя войну и плен, станет в послевоенное время выдающимся отечественным фольклористом, доктором наук, членом-корреспондентом АН СССР. Судьба сборника «Былины Пудожского края» сложилась драматически. Он был опубликован небольшим по советским меркам тиражом 10 тысяч экземпляров и до войны не успел поступить в продажу. Спустя годы один из составителей сборника Алексей Дмитриевич Соймонов расскажет Чистову удивительную и печальную историю. В 1942 году Соймонов оказался в одном из полевых госпиталей в Вологодской области. «Его поместили в одну из изб местных жителей, занятых под палаты. Придя в себя, он стал осматриваться, понял, что попал в госпиталь, и попытался вспомнить, что было с ним в предыдущие дни. Взгляд его случайно обратился к стене, и тут ему показалось, что он бредит или сошел с ума: стена была оклеена страницами из „Былин Пудожского края“, которые он знал наизусть. Позже выяснилось, что санитары, оборудовавшие избы под госпиталь, нашли на станции около тупика покрытую брезентом кучу книг, видимо, сваленных здесь впопыхах, чтобы освободить вагон. За неимением не только обоев, но и газет, решили употребить для „палат“, нуждавшихся в ремонте, попавшиеся под руку книжки, старательно расшили их и оклеили ими несколько изб. Остается предположить, что это была только часть тиража, отправленная из Ленинграда, где книга печаталась, в Петрозаводск, а может быть, и в какие-то другие города». {475} Так книга стала библиографической редкостью…

Москва традиционно оставалась третьим центром фольклористики. Здесь главную роль играл Государственный литературный музей. Работа по собиранию фольклора велась и в других центрах России. {476}

Как известно, 1930-е были неоднозначным периодом в нашей истории. Былиноведение (как, впрочем, и вся фольклористика в целом) не избежало влияния негативных факторов периода ускоренной модернизации нашего государства. Среди фольклористов были репрессированные — это то, что относится к разряду трагического. К печальному можно отнести давление, которое стало оказываться на «историческую школу». Здесь, конечно, сказались факторы, имевшие объективный характер, — сохранявшая свои лидирующие позиции в первые полтора десятилетия советской власти «историческая школа» во второй половине 1930-х годах вступила в период упадка — не было оригинальных, сопоставимых с работами В. Ф. Миллера, А. В. Маркова или ранних Соколовых «находок», в науке менялось поколение ученых, «молодым» методы и направления поиска «исторической школы» казались надоевшим старьем. Не обошлось и без вмешательства сверху. Рассуждения покойного В. Ф. Миллера о дружинном происхождении русского эпоса или благополучно здравствовавшего и вполне марксистского В. А. Келтуялы о возникновении эпоса в кругах древней русской аристократии в новых условиях казались старорежимными. Ведь на фоне колоссальных успехов в экономике убеждение русских коммунистов в том, что простой народ является единственной творческой силой, выглядело вполне доказанным. Так что эмоциональные заявления В. А. Келтуялы о том, что «древнерусская аристократия, ничтожная по количеству составлявших ее лиц, была средоточием общественного опыта, знаний, активности и инициативы, власти и богатства», а «наоборот, народная масса, огромная по своей численности, была средоточием общественной неопытности, невежества, пассивности, неподвижности, бесправия и бедности», и былинный эпос «сложился не в избах мужиков, как полагают лица, находящиеся под властью народнической мифологии, а за княжеским пиршественным столом, в среде „боянов“, особого класса профессиональных певцов-поэтов, выделившихся из древнерусской аристократии», да и «подлинным творцом древнерусской национальной культуры, древнерусской литературы и древнерусского мировоззрения был не „народ“, представляемый в демократических и простонародных очертаниях, а небольшая часть народа, именно его высший, правящий класс» — все эти заявления представлялись в 1930-х годах странными. {477} Правда, написано все это было давно, но общественный энтузиазм 1930-х годов и знаменитая «жажда чтения», охватившая советских граждан, сыграли с некоторыми узкоспециальными научными вопросами злую шутку. Лион Фейхтвангер в своем знаменитом отчете «для друзей» о поездке в СССР в 1937 году писал, что «жажда чтения у советских людей с трудом поддается вообще представлению. Газеты, журналы, книги — все это проглатывается, ни в малейшей степени не утоляя этой жажды». Книги «печатаются в тиражах, цифра которых заставляет заграничных издателей широко раскрывать рот». Интересно буквально всё. «Новое издание сочинений Канта, выпущенное тиражом в 100 000 экземпляров, было немедленно расхватано. Тезисы умерших философов вызывают вокруг себя такие же дебаты, как какая-нибудь актуальная хозяйственная проблема, имеющая жизненное значение для каждого человека, а об исторической личности спорят так горячо, как будто вопрос касается качеств работающего ныне народного комиссара». {478} В новых условиях написанное когда-то давно приобрело дополнительную актуальность.

«Дискуссия» о фольклоре была спровоцирована постановкой в 1936 году в Камерном театре режиссером А. Я. Таировым скандальной оперы-фарса «Богатыри». Впервые эта опера появилась на сцене Большого театра в 1867 году, где и провалилась. Автором музыки был знаменитый А. П. Бородин, обозначенный в афише как «г-н XX», а первоначальный текст пьесы написал В. А. Крылов. В варианте Крылова действие происходило в неком княжестве Куруханском на Калдык-реке, которым правит князь Густомысл — чрезвычайно глупый человек, полностью подчиненный своей жене княгине Милитрисе. Под стать Густомыслу его богатыри: Аника-воин — мастер отнять последнее; Алеша Попович — специалист по богатыршам и, вообще, по женам и девицам, множество которых он победил своей мужской силой; Кит Китыч, расколотивший бесчисленное количество дверей и зеркал и тем поспособствовавший росту мануфактурного производства; Авось и Небось, без которых ничего на Руси не делается. Ко двору Густомысла прибывает и новый богатырь Фома Беренников, одним махом сто побивахом (имеются в виду мухи и комары, которых Фома истребляет хлопушкой). Интрига строится вокруг похищения иноземным богатырем Соловьем Будимировичем дочери князя Забавы. Богатыри собираются отправиться в погоню за похитителем, но тут на княжество Куруханское обрушивается новая напасть — к столице Густомысла подходит женская рать под предводительством богатырши Амельфы Змеевны. Между Амельфой и Фомой происходит поединок. Труся, противники закрывают глаза и долго приближаются друг к другу. В результате горе-богатырь случайно побеждает богатыршу, сорвав с головы Амельфы волшебный венец, в котором заключена ее сила. Прятавшийся во время боя Густомысл вновь выходит на первый план, тут же с извинениями появляются сваты от Соловья Будимировича. Далее следует сцена пира — празднуется двойная свадьба Соловья с Забавой и Фомы с Амельфой. В финале персонажи кидаются в пляс, распевая: «Наше царство Куруханско всему свету голова». Бородин и Крылов стремились, в пику начинавшемуся тогда первому былинному буму, развеселить публику пародией на пафосную оперу А. Серова «Рогнеда» и прочие поделки такого рода. Успеха эта попытка не имела — зрители не поняли юмора, и второе представление «Богатырей» не состоялось. Бородин до конца своих дней скрывал авторство провальной вещи.