Фрэнси Эпштейн - Война Фрэнси

После предупреждения врача о том, что со мной нужно обращаться бережно и давать еду небольшими порциями, мы уехали на джипе, за рулем которого сидел сержант, представившийся Солнышком. После недолгой езды на безумной скорости, во время которой Солнышку приходилось хватать меня на каждом повороте, чтобы я не выпала из машины, мы подъехали к современному кирпичному армейскому бараку. Здесь у Китти была отдельная комната с двумя удобными кроватями и видом на гарнизонную площадь.

Меня уложили в постель. На этот раз выдали ночную рубашку в горошек. Китти включила мне радио, сказала, чтобы я была хорошей девочкой, пока она ненадолго отлучится.

Через два часа кузина обнаружила меня в полубессознательном состоянии на полу в ванной. Помня о предписаниях доктора, Китти перед уходом спрятала всю еду, но, как только она ушла, я принялась исследовать новое жилье и обнаружила на шкафу две большие миски. С огромным усилием я взобралась на стул и в один присест съела гуляш с Sauerkraut [63] «Квашеная капуста» ( нем .) . Нетрудно догадаться, что случилось потом.

После этого происшествия Китти, уходя на работу, всегда оставляла со мной кого-нибудь. Она привлекала к этой работе любого — от бывшего заключенного до капитана британской армии. Китти работала переводчиком в Отделе репатриации, и у нее было много друзей. На чай она всегда приводила с собой как минимум двух или трех офицеров, и благодаря их нежной заботе я потихоньку вставала на ноги.

Среди них был врач, который посоветовал мне после отмены карантина прибегнуть к системе лечебных пикников на свежем воздухе, «вдали от лагерной атмосферы». Атмосфера в этом лагере была несравнима с той, к которой мы привыкли, но это была хорошая мысль. Наши спасители были бесконечно добры, заботливы и тактичны, но никогда при этом не выказывали явной жалости. Несмотря на то, что я плохо слышала, а волосы после болезни у меня выпадали пучками, они вновь дали мне почувствовать себя молодой и привлекательной женщиной.

Хоть мы никогда не говорили об этом вслух, но ни Китти, ни я не хотели возвращаться домой, ведь мы понимали, как все изменилось за эти годы. Сначала карантин давал нам вескую причину для того, чтобы не ехать, а потом я была слишком слаба для любых путешествий. Но май сменился июнем, и, хотя выживших начали отправлять домой на автобусах, мы не делали попыток вернуться на родину. Наша подруга Ева уехала в Прагу на первом же автобусе и вернулась обратно с печальными, но вполне ожидаемыми новостями. Наши родители были мертвы. Джо числился пропавшим без вести. Муж Евы погиб, а жених Китти Иван в феврале женился на другой. К такому Ева не была готова, а потому она вернулась обратно к нам и продолжила работу в Отделе репатриации.

При таких обстоятельствах мы не спешили возвращаться, да и к тому же Китти и я в наши 23 и 25 лет хорошо проводили время за работой и играми, ходили на танцы, которые устраивали офицеры Красного Креста, и наслаждались всеобщим вниманием. Чем больше я думала о Джо, тем меньше мне хотелось возвращаться к нему.

Я часто виделась с молодым британским капитаном, он подвозил меня до дома и начал учить водить машину. Джейсон был высоким, темноволосым, со свойственным англичанам розоватым оттенком кожи. Он был очень немногословным и не стремился поддерживать светскую беседу. Поначалу я приняла это за некоторую ограниченность ума, но на самом деле Джейсон был просто невероятно сдержанным человеком. Со временем мне удалось рассмотреть и ум этого застенчивого мужчины, и его умение сострадать.

Однажды во время наших занятий по вождению я испугалась выехавшего на дорогу грузовика и врезалась в дерево. Обошлось без серьезных травм, но нам все равно нужна была помощь, потому что у Джейсона на лбу был сильный порез, а у меня — глубокая рана на коленке. Солдаты, сидевшие в том грузовике, испугались, что стали косвенной причиной аварии с участием офицера, и отвезли нас в ближайшую, немецкую больницу. Я вдруг осознала, что меня окружает немецкий персонал. Я была уверена, что, опасаясь репрессий, они не причинят вреда Джейсону, но стоило мне представить, что до меня дотронется врач-немец, как меня охватила паника. Схватив Джейсона за руку, я принялась настаивать, чтобы меня осматривали в его присутствии.

На обратном пути в Целле Джейсон взял меня за руку и сказал:

— Тебе нужно научиться не бояться. Эти люди больше ничего тебе не сделают.

Спустя несколько дней, вернувшись с прогулки по вересковому полю, будто в подтверждение моих опасений, мы увидели, что кто-то проткнул все шины нашего джипа.

После того как я рассказала Джейсону, какие новости Ева привезла из Праги, наши отношения стали еще ближе, хотя некоторые темы мы никогда не обсуждали и старательно избегали разговоров о недавнем прошлом. Как-то мы пошли в кино — кажется, на «Песнь о России» [64] Песнь о России («The Song of Russia») (1944) — голливудский фильм, повествующий об американском дирижере, который приезжает на гастроли в СССР вскоре после начала Второй мировой войны и влюбляется в советскую пианистку. , — и там перед сеансом показывали кинохронику об освобождении концлагеря Берген-Бельзен. Я смотрела ее отстраненно, не веря тому, что видела. На экране появилось изображение двух девушек: они стояли на бывшей сторожевой вышке рядом с горой трупов и махали в камеру.

— Господи, это же вы с Китти! — воскликнул Джейсон с несвойственным ему волнением.

— Нет, быть того не может, — ответила я.

Но меня трясло.

Получив от Ивана то единственное письмо, Китти жила мыслью о том, что сразу по окончании войны выйдет замуж, и теперь рассеивала печаль в бесчисленных вечеринках и общении с нашим общим женатым другом, майором Джеком. В воздухе витала романтика, и многие наши девушки вышли замуж за англичан и так и не вернулись домой.

Но были и другие причины остаться. Польские евреи не спешили возвращаться на родину и пытались найти выживших родственников, чтобы эмигрировать в Палестину или Америку. Красный Крест был лагерным местом встреч, где стояли огромные доски объявлений и сообщений со всего света.

Среди чешских евреев больше всех на родину стремились уроженцы маленьких городов, которые почти не говорили по-немецки и были хуже всех приспособлены к жизни в Германии. Те же, кто ходил в немецкие школы в Чехословакии, не были уверены в светлом будущем в родной стране. Отчасти в этом сыграло роль то, что в Чехословакии началась активная кампания по выдворению всех немецких элементов, за исключением евреев. Но немецкоговорящие евреи были уверены, что назад их никто не ждет. Даже наша группа, в основном состоящая их чехов, не представляла, какой прием их ждет на родине.