Ганс Рот - Ад Восточного фронта. Дневники немецкого истребителя танков. 1941–1943

Теперь же нас волнует другой вопрос: когда мы все же получим приказ на выступление? И приказ этот прибывает, как всегда, вовремя. В один прекрасный день приезжает вестовой: «Всем готовиться – через два часа дивизия должна быть на марше!» Все было здесь очень хорошо, но долго так длиться не могло. И два часа спустя мы уже направлялись в сторону Воронежа.

Мы на колесах! Жара расплавленным свинцом плывет над нами. Приказ на марш поступил как раз тогда, когда в Воронеже что-то затевалось. Ну а как иначе? Мы настроились не обращать внимания на проблемы в ходе марша – на жару и пыль. Нам предстояло одолеть много, и нас ждали под Воронежем. Ох, как нас там ждали! Ландшафт тоскливый, однообразный – совершенно ровная, пустынная, однообразная равнина. До самого горизонта. Ну и пыль, конечно. Вперемешку с жарой. Видимость из-за пыли – не более нескольких сотен метров. Пехотинцы шагают где-то далеко впереди, как всегда бодро и решительно. А жара под 30 градусов!

Чем ближе мы к Воронежу, тем пустыннее и тоскливее пейзаж. Не так давно здесь гремели бои – шла кровопролитная, ожесточенная битва. Дороги – просто широкие полосы пыли, прорезающие пейзаж без единого деревца. В этом есть что-то восточное, наверняка так же выглядят торговые пути где-нибудь в Монголии. Они напоминают реки – реки из пыли: расходятся, снова сливаются, потом расходятся опять.

И вдруг дорога сужается. Мост. Мост через заболоченную, заросшую речушку. Едва мы минуем мост, как дорога снова расширяется и снова соединяется с притоками. Пыль прибита колесами бесчисленных грузовиков, а ее углубления и рытвины и, в особенности, цвет придают ей сходство со слоновьей шкурой.

До Воронежа 30 километров. Видимо, город лежит там, где впереди поднимается огромное облако черного дыма. Во время небольшого привала мы слышим доносимые ветром отголоски канонады – аккомпанемент одного из самых страшных сражений Восточного фронта. Мимо тянутся бесчисленные колонны грузовиков с боеприпасами. Со стороны фронта – санитарные машины – одна за другой, белые флаги с красным крестом развеваются на ветру. Все эти машины забиты до предела. Наши лица посерьезнели, мы-то понимаем, что ждет нас в ближайшие дни.

До Воронежа 20 километров. Теперь нам навстречу движутся длинные цепи эвакуируемых. Это последние из города. Женщины, старики, дети, больные и немощные бредут по обеим сторонам песчаной дороги на юг. Все нагружены скарбом, который успели прихватить до того, как он оказался под развалинами. Несколько километров мы едем вдоль этой печальной процессии.

И вдруг в воздухе засвистело. На небе – облачка разрывов зенитных снарядов. С быстротой молнии мы укрываемся под придорожными соснами. А колонны эвакуированных со стоической невозмутимостью продолжают путь. Потом свист, гул, и на бреющем над нами проносятся 6–7 вражеских бомбардировщиков, сбрасывают бомбы, а потом по ошибке поливают огнем колонну беженцев.

Очень немногим из них мы смогли помочь, пожертвовав своими индивидуальными пакетами, больше ничем. В конце концов, мы на марше! Нам нужно на фронт! Туда, где клубится черный дым и уже различимо желтоватое пламя.

ВОРОНЕЖ

Сидим на камнях у огромного четырехэтажного казарменного здания. Через окна без стекол, за погнутыми и оплавленными железными прутьями, за напоминающим лунный пейзаж двором мы имеем возможность обозреть весь фронт до самой «Красной башни».

Всего считаные недели назад здесь располагался наш любимый наблюдательный пункт. Сегодня развалины опустелые – никто не рискует взбираться по ним. Из восьми отважившихся каждый доставлял вниз своего убитого или раненого товарища, кто перед ним попытался взобраться. А потом наступил момент, когда вообще никто не вернулся. Потому что некому было возвращаться – все обрели свою высотную могилу.

Направо от башни в конце казарм располагается «Казино» – тому, кто воевал в Воронеже, этот термин знаком. Здесь и в паре сотен метров на северо-запад на «Кирпичном дворе» засели русские. Вот эти две точки и господствуют над целым участком. И яростно обороняют его. Здесь полегла уже не одна тысяча человек. В течение шести дней бомбардировки, одна сильнее другой, проводились постоянно. Часами здесь, кроме огня и дыма, ничего не было. Ничего! Они не дрогнули.

После недели артобстрелов и бомбежек начинаем контратаку при поддержке танков и штурмовых орудий. И убеждаем себя, что уже после введения в бой таких тяжелых вооружений и мыши живой не останется.

Особо рассказывать нечего. К вечеру дня атаки наша дивизия, если не считать небольшого числа выживших, по сути, была разбита. Потери страшные: живой силы, техники, вооружений. Вся операция с треском провалилась. На следующий день мы еще каким-то образом сумели сдержать сильнейший натиск русских. Непонятно как. Но им все-таки удалось оттеснить нас на ту позицию, которую мы занимали до 20 октября, и основательно потрепать нас, не говоря уже о людских потерях. Их части действовали при поддержке «сталинских органов». В ту ночь началась самая ожесточенная фаза битвы за этот утопающий в крови город.

Ожидаемая атака русских продолжалась пять долгих дней и ночей. До вчерашней ночи. Мы, вгрызаясь в каждый кирпич, удерживали территорию. Потери огромные, но мы, собрав в кулак последние резервы, снова устояли перед остервенелым натиском противника.

Теперь наступило затишье – друзья и враги тихо лежат под каменными обломками. Через огромную дыру в стене я вижу территорию депо, закидываемую ручными гранатами. Этот участок был фокусом атаки. Только вчера здесь произошла атака 40 советских танков. И только вчера в неясном утреннем свете у наших позиций вдруг возникли пять тяжелых русских танков, которые принялись давить гусеницами все, что попадалось. Наклонив орудия, они в упор расстреливали наши укрытия, пока мы не заманили их к нашим противотанковым орудиям, которые вывели их из строя.

Стоит мне заговорить об этих утренних часах, как у меня сжимается сердце – погиб один из моих лучших друзей из всех артиллеристов. Карл Виссендорф, память о тебе навечно останется в наших сердцах! Ты отдал жизнь за нас, и мы тебе ею обязаны! Нам никогда этого не забыть!

Огромное поле этого совершенно безумного сражения теперь безмолвно раскинулось перед нами. Все оно усеяно обгоревшими, изуродованными, мертвыми танками. Их освещенные солнцем выгоревшие корпуса походят на разбросанные после проигрыша в кости кубики. Стволы орудий тоскливо уставились вверх, сейчас уже бессильные убивать и разрушать, а сорванные гусеницы очень напоминают выпущенные кишки трупов. Одну из машин взрывом бомбы повалило на бок.

Воздух здесь пропитан гарью и смрадом разложения человеческих тел. Но он еще пока прозрачен и даже как бы серебрится. Скоро и он посереет от принесенной сюда ветром пыли. Боже, как я устал! Даже сердце в груди и то, кажется, устало биться!