Ганс Рот - Ад Восточного фронта. Дневники немецкого истребителя танков. 1941–1943

Остановились ненадолго, на два часа. Здесь зона сбора остатков «славной» 8-й итальянской армии. Это не похоже на встречу старых друзей. Ходят слухи, что некоторым из этих парней на два года запретили отпуска домой, а несколько полков подвергли децимации. Не знаю, правда ли это, но, безусловно, должно послужить им уроком.

Теперь мы в Орле. Мы оставляли за своей спиной обширные кишащие партизанами леса и воздушные налеты. В тот же день мы воссоединились с нашими товарищами, расквартированными в Орле. Сейчас мы дома и готовы смело встретить новые опасности.

Это время, когда невидимая сила высасывает из окружающего пейзажа весь цвет и свет и погружает его в серую пелену, унылый зимний оттенок этой страны. Очень часто эта страна навевает тоску, но никогда с такой силой, как в эти часы. Сейчас всего 5 вечера, но в нашей землянке уже темно. Сквозь узкую щель виднеется лишь бледно-серая дымка. Наша печурка раскалена, пламя потрескивает и стреляет языками. В эти серые часы мы можем наслаждаться теплом огня. В дневное время это невозможно, поскольку дым выдает нашу позицию врагу.

Невероятно, но, несмотря на близость фронта, мы все еще можем наслаждаться моментами покоя, мгновениями, когда можно помечтать и подумать. Над нашей печуркой поднимается облако не только тепла, но и наших невысказанных эмоций. Мы сидим и курим, нарушая молчание лишь короткими фразами.

Солнце садится, размывая контуры пейзажа, смягчая наши фронтовые тяготы.

И теперь пришло время поджаренного хлеба. Наша печь разогрелась до нужной температуры, и начинается милая сердцу солдата церемония. Мы нарезаем темный хлеб большими кусками и кладем на плиту в печь. Ломтики становятся коричневыми и хрустящими, а тесную землянку наполняет незабываемый хлебный аромат. Этот аромат напоминает нам о давно ушедших днях, об уюте и радости мира. Поджарить хлеб можно по-разному, и это позволяет вам отличить характеры людей в землянке: человек жадный, человек легкий, человек беззаботный и человек апатичный. Опытный поджариватель хлеба терпелив, но может, стоя у печки, замечтаться и, пусть на короткое время, отвлечься от горькой реальности.

Наступила черная ночь. Раздаются первые выстрелы, в ледяной снежной метели воют снаряды. Мимолетные образы нашей родины мгновенно улетучиваются, тонкий голубой дымок поджаренного хлеба испаряется, окопы вновь требуют всего внимания от каждого солдата. В земле воронки от снарядов, разрывов все больше и больше – тысячи, десятки тысяч – бесчисленные снаряды без перерыва. Отдельные взрывы больше неразличимы. Теперь это непрерывный гул разрывов и грохота, бесконечный адский гром.

Время не движется, каждая минута кажется часом.

Мы вползаем в землянки и заснеженные окопы. Вначале мы все еще разговорчивы, но потом делаемся все молчаливее и молчаливее. Мы надеемся, что разрывы прекратятся и противник начнет наступление. Но прямо сейчас нам надо выдержать этот бесконечный барабанный бой.

Пейзаж вокруг медленно меняет свой заснеженный облик. Осколки срывают камуфляж и стряхивают снег с ветвей. Воющий ветер вихрем несет снег во все стороны. Но грохот разрывов заглушает вой ветра. Взрывы взметают землю и съедают снег, превращающийся в покрывающую землю зелено-черную массу. Крошечные кусочки горячих металлических осколков и зазубренные ломти размером с ладонь со свистом несутся в воздухе. Это продолжалось три дня и ночи, прерываясь только на короткие промежутки. Огонь прекращается лишь тогда, когда большевики атакуют. Но, поскольку мы каждый раз отражаем их, несмотря на их танки и численное превосходство, их ужасный артиллерийский огонь начинается снова и каждый раз обрушивается на наши позиции широкой полосой и несравненной интенсивностью. А потом снежная белизна медленно обращается в черноту.

Красные бросают людей и оружие в бой жестоко и безрассудно. Им удается прорвать наш фронт. Их потери столь же тяжелы, как и наши. Несколько наших товарищей спокойно лежат на дне траншеи, снежинки садятся на их застывшие лица.

Воскресенье. Жуткая тишина висит над пустынным пейзажем после ожесточенных боев последних трех дней. Голую зимнюю землю освещают факелы горящих большевистских танков. И вокруг много таких темных пятен, неподвижных и безмолвных.

Мы привыкаем к тому, что атаки наступающих повторяются многократно, даже после того, как мы отбиваем их более десятка раз. Мы привыкаем к массам вражеских войск землистого цвета, будто вырастающим из-под земли и надвигающимся, как каток. Так было вчера, сегодня и, конечно, будет завтра. Много раз за несколько часов мы между атаками задаем себе вопрос: а не мертвые ли вновь восстали?

Все мысли сосредотачиваются только на текущем моменте, когда на нас изо дня в день обрушивается артиллерийский огонь, беспрерывные шквалы снарядов, мин, когда рвутся бомбы и скрежещут танки. Все наши действия и мысли сосредоточены на том, чтобы выжить. И мы научились ненавидеть. Мы видели, как наши дорогие нам, бесценные товарищи лежат на земле, изуродованные до неузнаваемости. Под конец жизни мы научились ненавидеть, что было нам вообще не свойственно, и еще ценить свое прошлое. Но еще не поздно.

Мы получаем письма. Они серьезнее, чем в прошлые недели. Это говорит нам о настроениях на родине и о тревоге за нас. Наши бои жестоки и беспощадны, как никогда раньше. Мы знаем, что на родине об этом знают. Сейчас это борьба за выживание, борьба за все.

ОРЕЛ

Около двадцати белых лучей шарят по небу. Это ночь бомбардировщиков. Вчера русские самолеты разбрасывали пропагандистские листовки, они объявили о налетах и посоветовали гражданскому населению покинуть город. Ночью падают бомбы всех размеров. Бесчисленные фейерверки и магниевые кассетные бомбы, также известные как «рождественские елки», освещают ночное небо темно-красным сиянием, снаряды автоматических пушек летят, как падающие звезды, и желтые вспышки шрапнельных бомб – настоящий ведьмовской шабаш. Эта ночь наносит большие потери нашим людям и оружию. Из-за этих адских ночей наш рацион в течение следующих недель состоит только из маргарина и урезанных пайков.

Орловское направление Восточного фронта

На фронте стало тише. Однажды рано утром нам приказывают сниматься с нашей нынешней позиции, чтобы поддержать наших товарищей. Мы в 6 километрах от линии фронта, почти в тылу. После десяти часов бодрящего сна, дважды прерванного бомбардировками иванов, мы в хорошем настроении и наслаждаемся завтраком. Все вокруг настолько тихо и спокойно, что мы очень удивлены, когда наша бабушка принимается укладывать жалкие пожитки, чтобы уходить в безопасное место. Она снимает со стены несколько фотографий, совершенно слепое зеркало и икону из угла. Я спрашиваю ее зачем, но она не решается ответить. Тем временем мои товарищи тоже собирают свои вещи. Опыт предыдущих отступлений научил нас, что, когда гражданские начинают складывать пожитки, нам тоже пора готовиться.