Григорий Аросев - Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

«Предательская пуля выбила В. Д. из рядов борцов за освобождение России», – слова Романа Ильича Штейна, адвоката, члена редакции «Руля».

«Правление русского студенческого союза в Германии глубоко потрясено кошмарным и подлым убийством уважаемого В. Д. Русское общество потеряло лучшего деятеля, русское студенчество – лучшего друга» [90] Все цитаты далее: «Руль», 30, 31 марта, 1922. , – без конкретной подписи.

И так далее.

Все это представляется совершенно неверным. Подлого (возмутительного, позорного) убийства не было. Да и вообще на убийство в общественно-политическом смысле произошедшее не тянет. Назвать его можно по-разному.

Попытка убийства.

Несчастный случай.

Трагедия.

Теракт.

Точнее всего произошедшее описывает дореволюционный термин aberratio ictus – покушение на лицо, на которое направлялось действие, и случайное или неосторожное лишение жизни лица, которое в действительности стало жертвой преступления (сейчас этому более-менее соответствует понятие «эксцесс исполнителя»). Без сомнений, юрист Набоков квалифицировал бы этот случай именно так, да и даже на страницах «Руля» тех дней понятие aberratio ictus однажды возникло. Но очень коротко и фактически на полях.

В принципе, слово «убийство» применимо, ибо человек был убит. Но «подлым» убийство точно не было, точнее, оно было не более подлым и ужасным, чем все прочие, совершаемые ежедневно по любым поводам. А то даже и менее. Почему? Да потому, что убить хотели не Набокова. Хотя убили именно его. Пафос телеграмм и статей в «Руле» был не то чтобы ложным – нет, душой никто не кривил. Но тональность публичных высказываний была направлена явно не туда. Ужасаться следовало бы нелепости и случайности смерти мужчины в расцвете лет – общественного деятеля, важной фигуры в эмигрантском мире, в конце концов, главы семейства с пятью детьми, из которых двоим не было 18… Но почти из всех газетных материалов следовало, что стреляли как будто целенаправленно в Набокова. А этого не было. Даже более: преступники явно не испытывали восторга из-за того, что убили совершенно не того, кого намеревались («Что пуля поразила Набокова, он искренно сожалеет» – слова репортера о Шабельском-Борке, который в целом вел себя нагло и очень враждебно в отношении Милюкова), а сесть в тюрьму им все равно пришлось. И резонанс оказался явно не таким, на какой рассчитывали.

Настала пора поговорить о двух несостоявшихся убийцах Милюкова, превратившихся в убийц Набокова. Был еще один подозреваемый, некий Владимир Куярович, студент. Полиция предположила, что он был соучастником, однако это не подтвердилось, и сразу после допроса он был отпущен из-за отсутствия улик.

Что касается двух других. Главное: они были монархистами. И хотя Милюков изначально также примыкал к ним, его позиция, провозглашаемая с 1920 года, вызывала лютую ненависть в монархистских кругах. Милюков объявил о необходимости проведения «новой тактики», суть которой была в отказе от вооруженной борьбы с большевиками, а также от необходимости сохранения белой армии. Гнев монархистов вызывала и подчеркнутая германофобия Милюкова, который натравливал Россию на Германию (а к последней у заговорщиков было особое отношение) и выступал за оккупацию Францией Рейнской области.

Главное же, в чем, по мнению монархистов, был повинен Милюков: в ноябре 1916 года он произнес в Государственной думе речь, в которой «нанес оскорбление русской государыне, бросив ей упрек в государственной измене» (так было заявлено на суде) и назвав ее «гессенской мухой» (оба факта никто из слышавших речь Милюкова не подтвердил). Милюков тогда же заявил, что располагает документами, подтверждающими его обвинения в адрес императрицы. Шабельский, по его собственным словам, обратился к Милюкову с двумя письмами, в которых попросил политика обнародовать документы (конечно, никаких доказательств существования этих писем никто представить не мог), однако Милюков этого не сделал, что и привело к решению Шабельского и Таборицкого организовать его убийство. «Если подсудимые и люди их психологий в царе видели представителя Бога на земле, то в Милюкове они видели черта» [91] «Руль», 15 июля 1922 г. , – сказал прокурор на судебном процессе четыре месяца спустя.

Покушение на Милюкова в Берлине было уже не первым, но ни первое, произошедшее в 1921 году в Риге, ни второе, берлинское, не привели к желаемому для преступников результату (Милюков дожил до 1943 года, умерев во французском городе Экс-ле-Бен, что неподалеку от Италии и Швейцарии; к слову, после начала Второй мировой войны Милюков был всецело на стороне СССР).

Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий приехали в Берлин из Мюнхена, где на тот момент жили.

Таборицкий родился 15 августа 1895 года в Санкт-Петербурге, родители были дворянами, бабушка по материнской линии происходила из балтийских немцев. Он окончил петербургский кадетский корпус, в начале Первой мировой войны служил юнкером-ординарцем при великом князе Михаиле Александровиче (младшем брате Николая Второго, чье непринятие трона переписывал набело В. Д. Набоков). Связь Таборицкого с Германией началась еще в 1918 году, когда он вначале сотрудничал с немецкими войсками в Прибалтике, а потом, с октября 1918 года, служил в Киеве под началом графа Федора Келлера, «первой шашки России», одного из руководителей Белого движения. Келлер не был впрямую связан с Германией, однако после того, как петлюровцы его убили, а Таборицкого посадили в тюрьму, именно немцы освободили последнего и по его просьбе увезли с собой. В Германии Таборицкий вначале служил в газете «Призыв» и журнале «Луч света», издаваемых Федором Винбергом, потом продолжительное время занимался крестьянской работой на севере страны, на Балтийском море. С севера переехал на юг – в Баварию, где нашел работу в типографии.

Настоящая фамилия Шабельского-Борка – Попов. Он родился в 1893 году под Таганрогом в обычной, не дворянской семье. Учился в кавалерийском училище, затем в Харькове на юридическом факультете местного университета, но не окончил его, уйдя в 1916 году добровольцем на фронт. На войне Попов достиг определенных карьерных успехов, став корнетом. Распространено мнение, что он был сыном писательницы и артистки Елизаветы Шабельской-Борк (1855–1917), однако это неправда. Собственно, сам экс-Попов и не утверждал этого, говоря лишь о том, что он был крестным сыном писательницы – и взял себе ее фамилию. Впрочем, это также выглядит не до конца достоверным, поскольку они познакомились только в 1916-м или 1917 году в Петрограде, где Попов находился в лазарете после ранения. Некоторые исследователи полагают, что «крещение» Попова действительно состоялось, однако, как пишет Ольга Макарова [92] Макарова О. «Уж если Суворин, изобретший ее, отвернулся…»: Дело Шабельской и участие в нем издателя «Нового времени» // Новое литературное обозрение. № 85 (3/2007). С. 100–120. , вероятнее всего, оно носило характер символический или даже политический. Монархистских взглядов он придерживался всегда, вскоре после революции попал под суд и был приговорен к общественным работам. После войны считал себя писателем, по крайней мере, именно так он себя назвал на суде по делу Милюкова-Набокова.