Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 1

У друзей, у друзей.

Припев

Сколько чудес за туманами кроется,

Не подойти, не увидеть, не взять.

Дважды пытались, но Бог любит троицу.

Ладно, придётся ему подыграть.

Выучи намертво, не забывай

И повторяй, как заклинанье,—

Не потеряй веру в тумане

Да и себя не потеряй.

Был ведь когда-то туман наша вотчина,

Многих из нас укрывал от врагов.

Нынче, туман, твоя миссия кончена.

Хватит тайгу закрывать на засов.

Припев

Тайной покрыто, молчанием сколото —

Наколдовала природа-шаман —

Чёрное золото, белое золото

Сторож седой охраняет, туман.

Припев

Что же, выходит, и пробовать нечего?

Перед туман 4 ничто человек?

Но от тепла, от тепла человечьего

Даже туман поднимается вверх.

Припев

Я славлю скважины замочные.

Клевещущему исполать:

Все репутации подмочены,

Трещит трехспальная кровать!

У, сплетники! У, их рассказы!

Люблю их царственные рты.

Их уши, точно унитазы —

Непогрешимы и чисты.

И версии урчат отчаянно

В лаборатории ушей,

Что кот на даче у Ошанина

Сожрал соседских голубей.

Что гражданина А в редиске

Накрыли с балериной Б.

Я жил тогда в Новосибирске

В блистаньи сплетен о тебе.

Как пулемёты, телефоны

Меня косили наповал,

И точно тенор анемоны,

Я анонимки получал.

Междугородние звонили,

И голос, пахнущий ванилью,

Шептал, что ты опять дуришь,

Что твой поклонник стар и рыж,

Что таешь, таешь льдышкой тонкой

В пожатьи пышущих ручищ.

Я возвращался. На Волхонке

Бежали чёрные ручьи.

И всё оказывалось шуткой,

Насквозь придуманной виной.

И ты запахивала шубку

И пахла снегом и весной.

Любимая, Наташа, чудо,

Чистейшая среди клевет,

Чем траурнее пересуды,

Тем чище твой высокий свет.

Та ложь становится гарантией

Твоей любви, твоей тоски.

Орите, милые, горланьте!

Да здравствуют клеветники!

Смакуйте, дёргайтесь от тика!

Но почему так страшно тихо?

Тебя не судят, не винят

И телефоны не звонят.

Власть исходит от народа,

Но куда она приходит,

И откуда происходит,

До чего ж она доходит?

Что томитесь? Живо слазьте!

Кто-то спрашивает что-то,

Задаёт вопросы кто-то,

Почему-то, отчего-то.

Тут, конечно, дали власти

Очередь из пулемёта,

И тогда свалился кто-то,

Как-то сразу отчего-то

Повалился наземь кто-то.

Власти ходят по дороге.

Кто лежит там на дороге?

Кто-то протянул тут ноги,

Труп какой-то на дороге.

Э, да это ведь народ.

Я не люблю фатального исхода,

Поэтому об этом не пою.

Я не люблю любое время года,

В которое болею и не пью.

Я не люблю открытого цинизма,

В доверчивость не верю, и ещё,

Когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда наполовину,

Или когда прервали разговор.

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор.

Я ненавижу сплетни в виде версий,

Червей сомненья, почестей иглу,

Или когда всё время против шерсти,

Или когда железом по стеклу.

Я не люблю уверенности сытой,

Уж лучше пусть откажут тормоза,

Досадно мне, что слово «честь» забыто,

И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья,

Нет жалости во мне и неспроста:

Я не люблю насилье и бессилье,

Но очень жаль распятого Христа.

Я не люблю манежи и арены,

На них мильон меняют по рублю.

Пусть впереди большие перемены,

Я это никогда не полюблю.

Я это никогда не полюблю.

Наверно, я погиб, глаза закрою — вижу,

Наверно, я погиб, робею, а потом —

Куда мне до неё, она была в Париже,

И я вчера узнал — не только в нём одном.

Какие песни пел я ей про Север дальний.

Я думал — вот чуть-чуть, и будем мы на «ты».

Но я напрасно пел о полосе нейтральной —

Ей глубоко плевать, какие там цветы.

Я спел тогда ещё, я думал, это ближе.

Про юг и про того, кто раньше с нею был,

Но что ей до меня, она была в Париже,

Ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.

Я бросил свой завод, хоть, в общем, был не вправе.

Засел за словари на совесть и на страх,

Но что ей до того, она уже в Варшаве,

Мы снова говорим на разных языках.

Приедет, я скажу по-польски: Проше пани,

Прими таким, как есть, не буду больше петь.

Но что ей до того, она уже в Иране.

Я понял, мне за ней, конечно, не успеть.

Ведь она сегодня здесь, а завтра будет в Осле,

Да, я попал впросак, да, я попал в беду.

Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после,

Пусть пробуют они, я лучше пережду.

Дайте собакам мяса, авось, они подерутся.

Дайте похмельным кваса, может, они перепьются.

Чтоб не жиреть воронам, ставьте побольше пугал.

А чтобы быть влюблённым, дайте укромный угол.

В землю бросайте зёрна, может, появятся всходы.

Ладно, я буду покорным, дайте же мне свободу.

Псам мясные ошмётки дали, а псы не подрались.

Дали пьяницам водки, а они отказались.

Люди ворон пугают, а вороньё не боится.

Пары соединяют, а им бы разъединиться.

Лили на землю воду — нету колосьев, чудо.

Мне вчера дали свободу. Что я с ней делать буду?

Ах, утону я в Западной Двине

Или погибну как-нибудь иначе,

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,

Простят долги и горькие обиды.

Я отменяю воинский салют,

Не надо мне гражданской панихиды.

Я никогда не ездил на слоне

И мне не приносили передачи,

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут.

Я рос, как вся дворовая шпана,

Мы пили водку, пели песни ночью,

И не любили мы Серёжку Фомина

За то, что он всегда сосредоточен.

Сидим раз у Серёжки Фомина —

Мы у него справляли наши встречи —

И вот о том, что началась война,

Сказал нам Молотов в своей известной речи.

В военкомате мне сказали: «Старина,

Тебе броню даёт родной завод «Компрессор».

Я отказался, а Серёжку Фомина

Спасал от армии его отец, профессор.

Кровь лью я за тебя, моя страна,

И всё же моё сердце негодует:

Кровь лью я за Серёжку Фомина,

А он сидит и в ус себе не дует.

Теперь, небось, он ходит по кинам,

Там хроника про нас перед сеансом

Сюда б сейчас Серёжку Фомина,

Чтоб побыл он на фронте на германском.

Но наконец закончилась война.

С плеч сбросили мы словно тонны груза.

Встречаю раз Серёжку Фомина,