Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 1

И накормить пришельца,

Надо бы раскошелиться,

А он ни мычит, ни телится.

И неважно, что пришельцы

Не ели чёрный хлеб,

Но в их тщедушном тельце

Огромный интеллект.

И мозгу у пришельцев —

Килограмм, примерно, шесть.

Ну, а у наших предков,—

Только челюсти и шерсть.

Надо было раскошелиться

И накормить пришельца.

Надо бы раскошелиться,

А он ни мычит, ни телится.

Сейчас взорвусь, как триста тонн тротила,

Во мне заряд нетворческого зла.

Меня сегодня Муза посетила,

Посетила, так немного посидела и ушла.

У ней имелись веские причины,

Я не имею права на нытьё.

Представьте, Муза ночью у мужчины.

Бог весть, что люди скажут про неё.

И все же мне обидно, одиноко.

Ведь эта Муза — люди подтвердят —

Засиживалась сутками у Блока,

У Бальмонта жила не выходя.

Я бросился к столу, весь в нетерпеньи.

Но, Господи, помилуй и спаси.

Она ушла, исчезло вдохновенье,

И три рубля, должно быть, на такси.

Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому.

Ну, Бог с ней, с Музой, я её простил.

Она ушла к кому-нибудь другому,

Я, видно, её плохо угостил.

Огромный торт, утыканный свечами.

Засох от горя, да и я иссяк.

С соседями я выпил, сволочами.

Для Музы предназначенный коньяк.

Ушли года, как люди в чёрном списке.

Всё в прошлом, я зеваю от тоски.

Она ушла безмолвно, по-английски.

Но от неё остались две строки.

Вот две строки: «Я гений, прочь сомненья.

Даёшь восторги, лавры и цветы!»

Я помню это чудное мгновенье.

Когда передо мной явилась ты.

И вкусы, и запросы мои странны,

Я экзотичен, мягко говоря:

Могу одновременно грызть стаканы

И Шиллера читать без словаря.

Во мне два «Я», два полюса планеты.

Два разных человека, два врага.

Когда один стремится на балеты.

Другой стремится прямо на бега.

Я лишнего и в мыслях не позволю,

Когда живу от первого лица.

Но часто вырывается на волю

Второе «Я» в обличье подлеца.

И я борюсь, давлю в себе мерзавца.

О, участь беспокойная моя.

Боюсь ошибки, может оказаться,

Что я давлю не то второе «Я».

Когда в душе я раскрываю гранки,

На тех местах, где искренность сама,

Тогда мне в долг дают официантки,

И женщины ласкают задарма.

Но вот летят к чертям все идеалы,

Но вот я груб, я нетерпим и зол.

Но вот сижу и тупо ем бокалы,

Забрасывая Шиллера под стол.

А суд идёт, весь зал мне смотрит в спину.

Вы, прокурор, вы, гражданин судья,

Поверьте мне, не я разбил витрину,

А подлое моё второе «Я».

И я прошу вас, строго не судите.

Лишь дайте срок, но не давайте срок.

Я буду посещать суды как зритель

И в тюрьмы заходить на огонёк.

Я больше не намерен бить витрины

И лица граждан, — так и запиши! —

Я воссоединю две половины

Моей больной раздвоенной души.

Искореню, похороню, зарою.

Очищусь, ничего не скрою я.

Мне чуждо это «Я» моё второе.

Нет, это не моё второе «Я».

Возвращаюсь я с работы, рашпиль ставлю у стены.

Вдруг в окно порхает кто-то из постели от жены.

Я, конечно, вопрошаю: «Кто такой?»

А она мне отвечает: «Дух святой».

Ох, я встречу того духа, ох, отмечу его в ухо.

Дух он тоже духу розь, коль святой — так Машку брось.

Хочь ты кровь голубая, хочь ты белая кость,

До Христа дойду и знаю — не пожалует Христос.

Машка, вредная натура, так и лезет на скандал,

Разобиделася, дура, — как бы вроде помешал.

Я сперва сначала с лаской — то да сё,

А она к стене с опаской — нет, и всё!

Я тогда цежу сквозь зубы, но уже, конечно, грубо:

Хоть он возрастом и древний и годов ему не счесть,

У него в любой деревне две-три бабы точно есть.

Я к Марии с предложеньем — я вообще на выдумки

мастак —

Мол, в другое воскресенье ты, Мария, сделай так:

Я потопаю под утро, мол, пошёл…

А ты прими его как будто. Хорошо?

Ты накрой его периной и запой — тут я с дубиной.

Он крылом, а я — колом, он псалом, а я — кайлом.

Тут, конечно, он сдаётся, честь Марии спасена,

Потому что мне сдаётся — этот ангел — сатана.

Вот влетаю с криком, с древом, весь в надежде на испуг.

Машка плачет. — Машка, где он? — Улетел желанный друг.

Как же это? — Я не знаю. — Как успел?

Да вот так вот, — отвечает, — улетел.

Он псалом мне прочитал и крылом пощекотал.

Ты шутить с живым-то мужем? Ах ты, скверная жена!

Я взмахнул своим оружьем — смейся, смейся, сатана.

Ану, отдай мой каменный топор

И шкур моих набедренных не тронь.

Молчи, не вижу я тебя в упор.

Сиди вон и поддерживай огонь.

Выгадывать не смей на мелочах,

Не опошляй семейный наш уклад.

Неубраны пещера и очаг,

Разбаловалась ты в матриархат.

Придержи своё мнение,

Я — глава и мужчина я.

Соблюдай отношения

Первобытно-общинные.

Там мамонта убьют, поднимут вой.

Начнут добычу поровну делить.

Я не могу весь век сидеть с тобой,

Мне надо хоть кого-нибудь убить.

Старейшины сейчас придут ко мне,

Смотри ещё, не выйди голой к ним.

Век каменный, а не достать камней…

Мне стыдно перед племенем моим.

Пять бы жён мне, наверное,

Разобрался бы с вами я.

Но дела мои скверные —

Потому моногамия.

А все твоя проклятая родня.

Мой дядя, что достался кабану,

Когда был жив, предупреждал меня:

Нельзя из людоедок брать жену.

Не ссорь меня с общиной, это ложь,

Что будто к тебе кто-то пристаёт.

Не клевещи на нашу молодёжь,

Она — надежда наша и оплот.

Ну, что глядишь, тебя пока не бьют.

Отдай топор, добром тебя прошу.

И шкура где — ведь люди засмеют.

До трёх считаю, после задушу.

Как-то вечером патриции собрались у Капитолия

Новостями поделиться и выпить малось алкогодия.

Не вести ж бесед тверёзыми. Марк-патриций не мытарился,

Пил нектар большими дозами и ужасно нанектарился.

И под древней под колонною он исторг из уст проклятия:

«Ох, с почтенною матроною разойдусь я скоро, братия.

Она спуталась с поэтами, помешалась на театрах,

Так и шастает с билетами на приезжих гладиаторов.

Я, кричит, от бескультурия скоро стану истеричкою.

В общем, злобствует, как фурия, поощряема сестричкою.

Только цыкают и шикают, — ох, налейте снова мне двойных!

Мне ж рабы в лицо хихикают. На войну бы мне, да нет войны.

Я нарушу все традиции, мне не справиться с обеими.

Опускаюсь я, патриции, дую горькую с плебеями.

Я ей дом оставлю в Персии, пусть берёт сестру-мегерочку,

А на отцовские сестерции я заведу себе гетерочку.

У гетер хотя всё явственней, но они не обезумели.