Николай Фигуровский - Я помню... [Автобиографические записки и воспоминания]

Итак, я несколько неожиданно получаю телефонограмму из Президиума АН СССР с требованием представить к 15 часам сведения: сколько в Институте докторов, кандидатов наук и сотрудников без степени. Я немедленно сел, подсчитал по списку все необходимое, подготовил ответ и отправился к В.А.Кистяковскому, чтобы он подписал бумагу. Тот, прочитав бумагу, спокойно сказал мне: «Оставьте у меня эту бумагу, я завтра подпишу». Я заметил, что сведения требуют к 15 часам. Он ответил: «Мало ли чего требуют, подождут до завтра». Я, совершенно обескураженный, вышел из кабинета и наткнулся в коридоре на секретаря Партбюро Данилу Мирлиса (погибшего на фронте в 1941 г. в ополчении) и рассказал ему, как Кистяковский отнесся к составленной мною бумаге. Мирлис сказал: «Да, нехорошо, в Президиуме будут недовольны и свалят все на тебя». Подумав, он добавил: «Пойдем вместе еще раз, я его уговорю».

Мы вошли в кабинет, и Мирлис принялся уговаривать старика. Он ответил: «Я же вам сказал, что подпишу завтра. Может быть, такую бумагу нельзя и подписывать, я посоветуюсь с адвокатом (он частным образом нанял юриста, чтобы консультироваться с ним по служебным вопросам) и, я думаю, он не будет возражать против подписания бумаги». Мы оба были озадачены. Бедный Мир лис сказал: «Владимир Александрович, мы хотим, чтобы было лучше, чтобы наш Институт считался образцовым и т. д. Неужели вы нам не верите?» На это Кистяковский ответил: «Э, батенька, я давно никому не верю, я сам себе не верю, хотел раз п… да в штаны наложил.» Это было так неожиданно, что мы оба с Мирлисом, схватившись за животы, ретировались из кабинета. Против такого аргумента ничем не возразишь.

В другой раз В.А.Кистяковский отпустил шуточку почти для всего коллектива Института. В его кабинете шло заседание коллоквиума по коррозии. Тот же Д.И.Мирлис докладывал о коррозии при полифазном контакте (на границе трех фаз). Тема эта тогда обсуждалась часто и, признаться, надоела мне. Но надо было сидеть и слушать. В.А.Кистяковский сидел в самом центре залы в глубоком кресле. Надев темно-синие очки, он спокойно спал, пока докладчик нудно и длинно рассказывал о своих опытах и полученных результатах. Мы же зевали, глядя по сторонам, тихонько, шепотом, переговариваясь. Вдоль стен залы сидели сотрудники, главным образом дамы. Вдруг мы заметили в их среде некоторое оживление и сами заинтересовались: в связи с чем? И вот кто-то из моих соседей заметил, что у старика расстегнулись брюки и нечто белое совершенно отчетливо выглядывало. Скоро все были информированы, и один из моих соседей, обратившись к ученому секретарю Е.И.Гуровичу, сказал шепотом: «Нехорошо, над стариком смеются, поди, скажи ему, чтобы застегнул штаны».

Гурович смело отправился к старику и начал с ним разговор: «Владимир Александрович, у вас туалет не в порядке!» Проснувшись и поглядев на Гуровича, старик сказал: «А? Какой туалет? Что вы хотите сказать, Евгений Исаевич?» — «У вас брюки расстегнулись!» — «А, — возразил Кистяковский во всеуслышание, — это как в русской пословице: Покойник дома, все двери настежь!» Весь зал грохнул от смеха. Доклад прервался, заседание было окончено.

Такого рода анекдотов с В.А.Кистяковским было много, и у нас говорили иногда: незачем в театр идти, достаточно послушать Кистяковского.

Расскажу, кстати, еще одну историю с тем же В.А.Кистяковским. Его личная исследовательская работа в мое время основывалась, естественно, на старых теоретических воззрениях, усвоенных им еще в дни молодости, на рубеже XIX и XX столетий. Это обстоятельство давало повод для критики тематики Института (по коррозии) электрохимиками новой формации, работавшими в Карповском институте во главе с А.Н.Фрумкиным, незадолго перед описываемым временем ставшим академиком. Конечно, ему как академику хотелось руководить академическим институтом по физической химии и электрохимии. И вот, в 1938 г. до меня дошли слухи, что карповцы считают тематику исследований КЭИНа неполноценной и устаревшей, в особенности в области коррозии. В Институте, однако, работали и видные коррозионисты, в частности, Г.В.Акимов 12. Но это мало действовало на карповцев. В самом Институте даже разговоры о никчемности тематики развивались «кресчендо». Даже П.А.Ребиндер, после споров и мелких столкновений с В.А.Кистяковским, говаривал с довольно злой иронией, что Кистяковского надо переименовать в «Пустяковского».

Время в 1938 г. было весьма тревожным. Многих ученых тогда арестовали, многие сильно тревожились за свою судьбу. И вот в такое время, по инициативе А.Н.Фрумкина, Президиум АН СССР решил заслушать отчет о деятельности КЭИНа. Как полагалось в те времена, в Институт была направлена комиссия Президиума. Сам А.Н.Фрумкин не пожелал принять в ней участия, почему комиссия имела не ученый, а «аппаратный» характер и возглавлялась даже начальником управления кадров (прочно забыл его фамилию), профессором по званию, небольшого роста, в общем недалеким человеком. Комиссия проводила обследование чисто бюрократически. Она вызывала к себе по очереди всех сотрудников Института и ставила перед ними «вопросы», частично провокационные, главным образом о том, как вы расцениваете деятельность института и его директора. Все такие «допросы» записывались специальным секретарем, и через месяц с небольшим из таких «протоколов допросов» составилась толстая папка, которую с важным видом носил с собой аппаратный работник Президиума АН — некто Никольский. Дело шло к концу работы комиссии, и мы уже услыхали, что составляется проект разгромного постановления Президиума АН. Но вдруг Никольского арестовали и при аресте были изъяты и все протоколы допросов.

Недели две в Президиуме царило замешательство. Но вот был назначен новый секретарь комиссии и допросы повторились. На сей раз умное руководство комиссии мобилизовало стенографисток, и допросы записывались буквально и размножались в трех экземплярах, чтобы, не дай Бог, не повторилось то, что произошло с Никольским. Один экземпляр, как мы узнали, хранился в сейфе в Управлении кадров Президиума АН.

Наконец, месяца через три дело подошло к концу, и было назначено заседание Президиума с отчетом академика В.А.Кистяковского. Это заседание было довольно трагикомичным и хорошо мне запомнилось. Это была почти театральная игра президента Академии В.Л.Комарова 13и В.А.Кистяковского. Они, видимо, были приятелями.

Итак, президент объявил об очередном вопросе: Отчет директора КЭИНа В.А.Кистяковского. Но ему почему-то не было предоставлено слова, и доклад сделал председатель комиссии. Он представил работу нашего Института в самых мрачных красках и ясно намекнул, что необходимо сменить руководство Институтом. После этого должны были начаться выступления, но В.Л.Комаров заявил, что имеется проект постановления, и предложил его обсудить, чтобы не затягивать заседание. Никто на это предложение не обратил серьезного внимания, и В.Л.Комаров начал читать проект: Пункт 1 — «Признать работу Института неудовлетворительной». Но тут же он смущенно сказал: «Как же мы будем так оценивать работу Института, не заслушав ни директора, ни сотрудников?» И тут же добавил: «Давайте продолжим проект». Пункт 2. «Директору Института академику В.А.Кистяковскому объявить выговор». Прочитав это, он еще более смутился и сказал: «Как же так? Непонятно, зачем это сразу здесь написано?». Пункт 3. «Заместителя директора И.Никифорова снять с работы и отдать под суд». В.Л.Комаров поперхнулся и, видимо, был в полном недоумении, не зная, как реагировать на этот пункт. Его выручил юрисконсульт Президиума — аккуратно, с притязаниями на франтовство одетый человек средних лет. Он сказал: «В соответствии с п. „б“ статьи такой-то Кодекса законов о труде Президиум АН не имеет права снять с работы и отдать под суд ответственное должностное лицо, не заслушав его отчета и не оценив его работу на основе обсуждения». В Л.Комаров наивно спросил: «Так, значит, мы не имеем права уволить и отдать под суд?» — «Да…».