Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

Впервые попадавшие в «Петербургское художественное общество» (так официально называлась «Бродячая собака») были несколько ошеломлены или шокированы, смотря по темпераменту, а потом и они свыкались с этим жизнерадостным панибратством. «Явившись с проектом, Пронин засыпал собеседника словами. Попытка возразить ему, перебить, задать вопрос, — была безнадежна. Понимаешь... Знаешь... Клянусь... Гениально... Невероятно... три дня... Мейерхольд... градоначальник... Ида Рубинштейн... Верхарн... смета... Судейкин... гениально... —как горох, летело из его не перестававшего улыбаться рта. Редко кто не был оглушен, и редко кто отказывал, особенно в первый раз... «Собака» была частью его души, если не всей душой. Дела шли хорошо, т. е. домовладелец — мягкий человек — покорно ждал полагающейся ему платы, пользуясь покуда, в виде процентов, правом бесплатного входа в свой же подвал и почетным званием «друга «Бродячей собаки». Ресторато, итальянец Франческо Танни, тоже терпеливо отпускал на книжку свое кислое вино и не первосортный коньяк, утешаясь тем, что его ресторанчик, до тех пор полупустой, стал штаб-квартирой всей петербургской богемы».

Такая «Бродячая собака» совсем не устраивала Алексея Толстого. Скромные комнаты, соломенные табуретки, люстра из обруча — все располагало к творческому обмену мнениями. А что получилось? «Шампанское в каждом взгляде — и Хованская на эстраде — и как громки на красном фоне и Потемкина какофонии...» (Василий Гиппиус). И уже во втором номере журнала «Черное и белое» появится сообщение, что один из учредителей этого кабачка граф Алексей Толстой вышел из состава руководства и некоторое время вообще перестал бывать там. Потом-то он еще не раз бывал в «Бродячей собаке», но уже как зритель, спокойно наблюдая, как разрушается его идея создать артистическое кафе, где можно было бы поговорить о насущных задачах искусства. Его острый взгляд подмечал такие подробности и детали, которые ускользали от непосредственно действующих лиц. Пройдет немного времени, и он возьмется за роман «Егор Обозов», где постарается рассказать о людях, собиравшихся здесь.

А между тем в это же время Алексей Толстой заканчивал работу над романом «Хромой барин». Он согласился передать его для публикации в «Сборник первый издательского товарищества писателей», который выходил под редакцией одного из заметных тогда организаторов литературы Н. С. Клестова-Ангарского. После некоторых замечаний со стороны редактора-издателя Толстой в ответ на это писал в конце января 1912 года: «Я очень благодарен Вам за указания относительно пира; мне тоже многое в нем не нравится, — но я откладываю исправление до корректуры; все грубости будут оттуда вычеркнуты... Что же касается других отдельных фраз, то многое, очень многое будет тоже изменено, я бы хотел только, чтобы корректуру присылали мне помногу, так будет виднее, а на маленьких кусках не сосредоточишься. Весь роман будет закончен через 5 дней. Пишите мне еще, если встретятся ошибки. Все возражения я принимаю с большой благодарностью. Ваш Толстой».

Через пять дней Толстой закончит роман и поставит дату его окончания: 26 января 1912 года.

После успешного составления этого сборника у Н. С. Клестова-Ангарского возникла мысль создать на кооперативных началах «Книгоиздательство писателей в Москве». Толстой принимает самое активное участие в создании этого книгоиздательства. «Дорогой Николай Семенович, — писал Толстой Клестову-Ангарскому — поручение Ваше об А. Белом я исполню сегодня же. Что касается P. S., то я ни черта в нем не понял. На какой выбор я согласен? Чтобы редакция состояла из Шмелева, Ценского, Вас, Скитальца и Вересаева, или во главе стоял один Вересаев? Я думаю, что вопрос о редакции очень серьезен, страшно серьезен... Обо всем этом, конечно, нельзя говорить в письме, потолкуем по Вашем приезде. Альманах выходит завтра...»

В конце февраля Толстой получил письмо от тети Маши, которая предлагала ему вместе с семьей приехать к ней в ее маленькое имение Куликовичи Волынской губернии. Марьяна останется у нее, а для них она приготовит на хуторе три прекрасных комнаты, где они могут хорошо отдохнуть и поработать. Так что им с Соней будет покойно. Завтрак можно готовить на хуторе, а в шесть часов ужинать к ней, сообщение — одна верста, постоянное движение и паром. Гуляния и простору много. И ей удобно, да и им руки развязаны, трепания меньше летом. «Можно и в доме всех поместить. Но вам не покойно будет, — писала тетя Маша, — ты, Алеша, будешь раздражаться. А на хуторе — в стороне и абсолютная тишина».

Предложение тети Маши пленило Толстого своей возможностью отдохнуть после окончания работы над романом. Но перед отъездом в Куликовичи ему хотелось бы побывать в Москве по делам товарищества московских писателей. Тем более что этого настоятельно требовал Н. С. Клестов-Ангарский. 20 марта он послал телеграмму, что выезжает в Москву, но уехать не удалось. Толстой оказался в отчаянном положении: «Дорогой Николай Семенович. Ужасно досадно, что я не мог приехать, но в этом отчасти виноваты и Вы: если бы Вы прислали телеграмму дня за четыре, я бы нашел еще билет; из Петербурга выехало перед Пасхой более 50 тысяч человек, когда я пришел на вокзал, носильщик засмеялся мне прямо в лицо, на чем, говорит, поедете, на палочке верхом и т. д. Напишите мне, пожалуйста, поподробнее о бывшем собрании и о том, как принята мысль о журнале. Из Москвы мне пишут, что Вы меня ругаете на чем свет стоит — стыдно, это доказывает, что Вы легкомысленный человек, а что касается Достоевского (за него-то Вы меня и ругаете), то ведь он только конквистадор, открывающий новую страну, а мы (и мы грядущие) нахлынем ратью буйной и звенящей на обретенную страну. Так вот, запад, например, давно уже носит в потайном кармане Достоевского, а у нас пока отделываются блевотным романтизмом Арцыбашева и Куприна. По-моему, истинное искусство должно составиться из двух полярных элементов: Пушкина и Достоевского. И дай бог здоровья тому колоссу, который, придя (а он еще не пришел), совместит в душе своей два эти полюса...»

Вскоре после этого Толстой и Соня Дымшиц с Марьяной уже были в Куликовичах у тети Маши: Алексей Николаевич целыми днями проводил на реке, на берегу которой раскинулось это небольшое имение, а Соня с тетей Машей копались в огороде. Одно только вызывало беспокойство Алексея Толстого: как всегда, издатели не сдерживали свои обещания и не присылали вовремя деньги. Н. Клестов-Ангарский не был исключением, и поэтому Толстой написал ему письмо: «...Я работал всю зиму над романом, Вы пришли ко мне с предложением купить, предложили мало выгодные для меня условия и, чтобы помочь товариществу, я Вам отдал роман веря, что условия будут выполняться свято. Поэтому будьте добры прислать мне запоздавшие на неделю в высылке 250 рублей по адресу: Волынская губерния, ст. Колки, им. Куликовичи, Марии Леонтьевне Тургеневой, для меня. На Ваше письмо не ответил тотчас — оно пришло во время укладки, перед отъездом, а сейчас, перечтя его, считаю, что Ваши по отношению меня обязательства остаются, скрепленные Вашим словом...»