Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

— Вы же не зависите от них. Вы же наследники имения, а они все же только арендаторы, — вмешался в разговор Петр Афанасьевич. — Смелее действуйте... Закладная есть?

— Да. Рольцевич дает под закладную тридцать тысяч...

— Это главное... Значит, скоро получите деньги, составим раздельный акт, получите деньги, и с богом, по домам…

— Неужели скоро получим? Вот будет диво! — воскликнула Александра Леонтьевна. —У меня с Варей был на этот счет разговор, и она уверяет, что мы скоро все получим... Но я все еще не верю... Дай-то бог, если так.

Александра Леонтьевна засобиралась к себе в номер. И как всегда за последнее время, никак не могла найти зонтик.

— Вот всегда так‚ — с горечью сказала она, когда наконец-то зонтик был обнаружен на вешалке, — измучились с ним. Как купила его, так ни жива ни мертва от страха, что или забуду, или сяду на него... О, Маша, сколь злополучна судьба собственников, и тысячу раз прав был Диоген, сидящий в своей бочке. Хотя, по правде сказать, бочка его тоже представляла из себя подобие зонтика…

— Пусть эта мысль утешает тебя в твоем несчастии, — прервала ее Маша, уловив иронический тон старшей сестры.

Мелькали дни, а между тем дела подвигались медленно. Разговоры, переговоры, договоры, счеты, недоимки, ссуды, закладные... и так далее без конца. Мир царил между сестрами. Александра Леонтьевна служила буфером между Варей и Машей. И Маша, когда ехала к Варе, везла ее исключительно с этой целью. Пока все шло удовлетворительно, хотя на всех переговорах по наследству Александра Леонтьевна не присутствовала, а сидела в соседней комнате, чувствуя, что если будет со всем пылом заниматься этим, то по приезде в Самару ей придется ложиться в больницу. К чему тратить столько сил? Пусть ведут переговоры Маша и Петр Афанасьевич, а она будет продолжать играть роль все того же буфера в «международных» отношениях.

Александра Леонтьевна с интересом наблюдала за переговорами, за поведением действующих лиц. Вот Петр Петрович, так называемый поверенный в делах. Сначала был очень зол, что дело налаживается, потом смирился и старался как-нибудь отделаться от этих переговоров. Лень его обуяла. Или нарочно тянет, чтобы как можно больше из них вытянуть. Представляет счета, а потом оказывается, что он «забыл» внести несколько доходов к получению. И вообще многое можно было бы сделать заранее. А все от трусости, от осторожности Вари. Задержка произошла из-за перевода ссуды и дела по разделу наследства из Петербурга в Киев. Маша просила это сделать Варю и Петра Петровича, но ни тот, ни другой об этом не позаботились. К тому же прошел слух, что кредитор Рольцевич, дающий под закладную на Скрегеловку тридцать тысяч, собирается уехать в Крым отдыхать, не дожидаясь всех этих проволочек. И тогда придется его ждать до сентября. Против этого, правда, принимают меры, просят его подождать или дать кому-нибудь доверенность на совершение закладной. Но как это все устроится? Опять надо писать разные прошения и посылать телеграммы.

Некоторое разнообразие в жизнь сестер Тургеневых вносили письма Алеши Толстого, которые читала им Александра Леонтьевна. Их поражало то, что тринадцатилетний мальчуган был в курсе всех событий, хорошо знал все подробности и тонкости наследственного дела, всех тех, кто мог бы помешать достижению цели, ради которой все они собрались здесь. Читая Лелины письма Александра Леонтьевна как бы оказывалась там, в Сосновке. Досадно сидеть здесь, когда Лелю необходимо готовить в училище. Как она все устроит? Успеет ли? Надо вытребовать его метрическое свидетельство... Записать Лелю в дворянскую книгу... Надо его одеть, наконец, и самое главное, приготовить его по французскому и по немецкому. Да и после приезда в Сосновку ей некогда будет с ним заниматься. Ему же надо будет выучить символ веры, заповеди, молитвы, повторить географию. Кто за ним присмотрит, чтобы он занимался, когда Алексею Аполлоновичу так некогда... Пишут ли они диктанты? Что-то много ошибок он делает в письмах... Да и как он может заниматься, когда откровенно пишет ей: «Откуда взять энергию, когда ее нет». Он может совсем отбиться от рук... Что тогда делать? Все это время она слишком любила его, слишком оберегала от неприятных ощущений. Алеша не видел еще жизни, не испытал ее тяжести, борьбы, ударов. Где же было закалиться его характеру. И вот впервые он сталкивается с жизнью, суровой и неприглядной. Это столкновение должно благодетельно отразиться на нем. Ведь он хороший мальчик. Пускай подумает, пускай погрустит. Перелом не бывает легок. Пусть он будет тяжел, но скорее всего он выйдет из него окрепшим. Ей всегда было больно доставлять ему тяжелые минуты. А без этого нельзя...

Однажды Александра Леонтьевна, читая письмо Алеши, не выдержала, расхохоталась, Петр Афанасьевич и Маша вопросительно на нее поглядели.

— Вот, Маша, Петр Афанасьевич, послушайте, что пишет мой Алеша... «...Вдруг мы закричали: «ура»! и бросились на штурм. Враги в рассыпную, мы за ними, но так как у наших была тяжелая кавалерия, сиречь я, то мы догнать их не догнали и возвратились в свою крепость. Ребятишки опять заняли свою позицию и снова полетели в нас гранаты, пули, мы на приступ, они в рассыпную. Так повторялось несколько раз. Наконец, нам это надоело и мы объявили им рукопашный бой. Враги согласились с условием, чтобы выключить Эдуарда и Саню. Сделав это, мы согласились и вышли: я, Сашенок и Коля. На меня наскочил Ванечка Фролов, я ему дал по маковке и он кубарем отлетел от меня. На Колю наскочили двое, он одному дал по носу, но другой свалил его, я поспешил ему на помощь, откинув двоих; но я пришел поздно: Коля уже вскочил и раздавал кулаки на право и на лево. Тут меня съездили по носу, по затылку и по локтю. Я вытаращил глаза и кинулся в стенку: одного отшвырнул, а другому, Мишке закатил по носу так здорово, что у него нос в сторону согнулся. Вижу Коля раздает колотушки направо и налево, да Сашенок не отставал. Тут у нас поднялась такая свалка, что ничего не различишь. Я немного подался назад, когда наступили на меня и полетел в яму, да так, что только ноги у меня сверкнули. Бились мы, бились, индо клочки летят, наконец устали и стали отступать. Да и противники намаялись и не стали больше драться. Тут мы пошли домой. Пришедши, напились квасу и Саня предложил нам ехать на подсолнушки. Приехав с подсолнушков, мы пошли в сад паляться яблоками. Это сражение я описывать не стану, потому что оно похоже на утреннее. Также пули щелкали по затылку, только я играл с Саней. Воскресенье провели мы ужасно весело. Ух! Хоть Аркадий Иванович говорит, что в многословии несть спасения, однако поупражняться ничего.

Нынче весь день страшная буря, но ветер теплый и оттого тепло. Нынче я было утопил рубашку да Филип ее вытащил...»