Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

На берегу озерца, затененного ветлами, в траве лежат самарские разночинцы, бунтующие против сущности вещей, учителя городских и сельских училищ — молодые-молодые люди с ироническими улыбками и детскими глазами, гимназисты, семинаристы, рабочие железнодорожных мастерских.

Выставлены махальщики. Из травы встает человек в суровой рубахе, вышитой по подолу, — русая бородка и пенсне.

— Товарищи...

В это лучезарное утро под ветлами триста человек клянутся сокрушить самодержавную империю, у них только зубы, молодые кулаки, взбунтовавшиеся сердца да непоколебимая уверенность в том, что это майское солнце и эта роскошь земли — не для подлецов, не для толстопузых мещан, не для бар, пахнущих хересом».

Конечно, реалист шестого класса смутно понимал сущность этой политической демонстрации. Его влекла только романтика запретного, необычного, острое любопытство к различным сферам жизни. Таких, как он, много примыкало на первых порах к освободительному движению, давая пищу размышлениям.

В июне 1900 года, сдав экзамены за шестой класс, Алексей Толстой согласился погостить у одного из своих друзей на хуторе под Сызранью. Сохранилось его письмо, в котором четко раскрывается его настроение и характер.

«Сижу я сейчас на хуторе у Володьки скучища смертная потому что делать совершенно нечего, одно утешение читаю Белинского, да нажираюсь до икоты 4-ре раза в день. Скучно потому еще что и на хутор никто не переехал из старших, страшный беспорядок, что и действует на всех нас беспорядочным образом. Одна хорошая вещь это купанье, да и то сейчас идет дождик и поэтому нас пряниками в воду не загонишь.

Приеду я в Самару числа 13-го или 15-го чтобы не обидеть Володю и привезу с собой Абрамова. Вы не сердитесь что я так самовольно поступаю — когда приеду и расскажу почему я это делаю то вы со мной вполне согласитесь. Хорошо бы найти ему там работу хоть переписку твоих, мама, сочинений, а то он вследствии того, что едет со мной в Самару, лишается одного заработка, черчением. Его положение сейчас такое, что право ушам и глазам своим не веришь, как может человек так жить он живет у Пушкиных и этим, зная Всеволода Мишу, Сашу и Борю, кажется все сказано. Сызрань я нашел как будто немного поведшавшею, это наверное в сравнении с Самарой, хотя Володька всеми святыми клянется, что она ужасно сильно обстраивается. Он ужасный чудак...»

Но и в Самаре ему было скучно. Нигде он не находил себе места. Мучился под тяжестью все новых вопросов и проблем. А почему бы ему не махнуть в Мелекес, в гости к Тресвятским, ведь так его приглашали. Алексей сразу повеселел, хандры как не бывало. Снова стал энергичен и деловит. Быстро собрался и уехал в имение Тресвятских.

«Милые папа и мама, доехал я благополучно и против моих ожиданий на пароходе было очень весело потому что там познакомился с Михайловским и его женой, вот интересные субъекты, она мне больше его понравилась. Ехал я до Хрящевки, оттуда на перекладных в Бригадировку, но по милости пьяного ямщика, взятого мною из Мелекеса, вместо 70 сделал по меньшей мере 100 верст...» — писал Алексей через несколько дней после приезда к Тресвятским.

Сколько смешного и просто интересного произошло в его жизни за эти дни. Началось с того, что он в третьем часу ночи, усталый и сонный, с маленьким чемоданчиком, не торопясь, как другие, сошел по мосту на берег, потянулся, поглубже втянул в себя сырой и холодный воздух, гляделся.

— Довезти, барин? — послышался из темноты чей-то мягкий, густой голос.

Алексей повернулся в ту сторону, откуда раздался голос, и увидел темную фигуру, стоящую у лошадей.

— У тебя пара? — спросил он.

— Да-с, вот уж давно дожидаемся, прикажете положить? — указала темная фигура на чемоданчик.

— Да, а почем с версты?

— Что ж, лишнего не возьмем, по семи копеечек, время рабочее.

— Ну неси.

Алексей отдал ему чемоданчик и пошел за ямщиком.

— Садитесь, барин, вот сюда, сена маловато, да на дороге подложим.

Алексей критически посмотрел на двух мухортых лошаденок, но делать уже было нечего, пришлось садиться. Клонило ко сну, скорей бы ехать. На грех, ямщик не мог найти кнут.

— И куды это он, дождем его помочи, упрятался, вот положил я его сюда, под козлы, а он пропал.

— Да ты посмотри хорошенько.

— Я смотрел, а ведь нашему брату без кнута никак невозможно будет. Ежели кнут пропал, так это последнее дело.

Неизвестно, сколько бы он искал свой кнут, если бы Алексей не сунул под козлы руку и не вытащил оттуда пропавший кнут.

— А это что? — сказал он сердито.

— И как он это туда попал, удивительно, а нам без кнута и жить нельзя, дождем его помочи.

Ямщик взобрался на козлы, ударил по лошаденкам, и тележка покатилась, мирно покачиваясь на ухабах лесной дороги. Ямщик покрикивал на лошадей, уличал то одну, то другую в хитрости, обращался к барину с различными замечаниями, но Алексею было не до того: на востоке всходило солнце, и он, тихо прижавшись к углу тележки, с затаенным дыханием смотрел, как постепенно оживала природа, как весело заискрилась роса на деревьях, цветах, траве, как разнообразнее и оживленнее стали голоса птиц. Какая красота! Улыбка не сходила с его лица. Он с любопытством смотрел на окружающий его мир, жадно вдыхая чуть дурманящий аромат лип и скошенной травы и слушая упоительные песни жаворонка, доносящиеся откуда-то из глубины неба. В эти минуты его жизни все окрасилось в розовый цвет. И даже лошаденки казались ему бодрыми и забавными, а ямщик веселым и добрым парнем. Скоро он увидит ее, ту, из-за которой столько ночей не спал. Скоро подъедет к тому заветному дому, где она с нетерпением ждет его, его любовь, его гордость. Стали все чаще и чаще попадаться телеги с мужиками и бабами. На некоторых полосках уже мелькали красные рубахи мужиков, мерно взмахивающих косами. Бабы еще не работали, пусть подсохнет, и они, собравшись в кружок, пели. Легкий утренний ветерок далеко разносил грустные, протяжные их песни. Сколько раз Алексей слушал русские народные песни, а почему-то только сегодня открылась ему их глубинная сущность.

Слушая песни, он смотрел вдаль. Постепенно открывалась перед ним деревня: сначала он увидел торчащие кверху шесты колодцев и скворечни, медленно плывущие в воздухе крылья мельницы, тонкие струйки сизого дымка над трубами, а потом показались и избы.

Ямщик с гиканьем ударил по лошадям, те дружно наддали ходу, и тележка весело затарахтела по деревенской улице. Алексей смотрел на прильнувшие к окнам любопытные лица стариков и детей, на маленького пузана-мальчонку с мочальным кнутом, перебегающего дорогу и выпученными глазенками смотрящего на проезжающих, на мелькнувший столб почтовой станции, на вывеску бакалейной лавочки, на мужика верхом на рыжей лошаденке, на околицу. Смотрел на все это привычное с детства, родное, и так сладостно и мучительно стало у него на душе, что казалось, сердце не выдержит.