Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

— Верно, ты, фантазер, — сказала она. — Мне скучно было, вот я и пришла. Я не помешала тебе?

— Это ты-то, да ведь я про тебя и писал.

— Ну дай мне прочесть, — она взяла тетрадку и стала внимательно читать.

— Ну вот, я так и знала. Ты не меня описал, а какую-то другую, у меня есть много недостатков, а тут как есть ни одного, — и она рассмеялась грудным смехом. — Ну, пиши, я пойду доканчивать вышивку, не буду тебе мешать, смотри не идеализируй.

Алексей снова углубился в работу.

Дни шли за днями. Алексей и Юля почти все время проводили вместе, и стоило им потерять друг друга на какое-то время, как тотчас же начинали скучать. Постепенно их любовь перешла в ту нежную заботливость, тихую и чистую дружбу, которая возникает у людей, хорошо узнавших друг друга и поживших вместе. Эта перемена в их отношениях особенно сказалась на Алексее, в его увлекающемся и пылком характере. Юля почти не изменилась, она только отчетливее осознала свою любовь к нему, анализировала его черты характера, указывая ему на его отрицательные стороны:

— Что ж, видно, люди не без греха, а я люблю тебя, и нужно мириться, а не страдать, не мудрить. Время и жизнь впереди, если ты любишь меня, если сознаешь свои плохие стороны, значит, ты можешь исправиться.

Алексей лучше узнал ее за это время, заметив, что она никак не может привыкнуть к полной откровенности с ним, боится всего шумного, громкого, страстного. И сам становился чуть сдержаннее обычного. В письме к матери Алексей писал:

«Дорогая мам! Против моих ожиданий вместо пятнадцатого числа я приеду 23-го или 24-го, потому что двадцать второго имянины Марии Александровны и это предлог, чтобы остаться. Время проводим мы чудесно, я один кавалер на 10 или больше барышень и потому, как сыр в масле катаюсь, отношения у нас простецкие; простота

нравов замечательная с барышнями я за панибрата, они даже и не конфузятся. Об остальном ты можешь наверное догадаться, одним словом чудесно, да и только. К 22-му хотим поставить спектакль, один мы уже свалили очень удачно; мне по обыкновению пришлось прочесть только раз свою роль да два раза прорепетировать, посему во многих местах я нес галиматью, но т. к. играли водевиль, то это только увеличивало веселье. Прибавился я тут на 6 фунтов, рожа у меня сделалась круглая, как блин. Кончил уже неделю тому назад Миля, а сейчас вместо привезенного с собой Белинского читаю.какой-то роман вроде, Майн-Рида, от которого волосы становятся дыбом. По утрам мы забираемся с Ю. на диван, я с книжкой, она с вышиваньем ну она не вышивает, а я не читаю, в 12 или час у нас обед очень веселый, ибо за стол садится 10 человек, после обеда идем или гулять, или читать или на качели и уже вечером веселимся вплотную.

Мама, я сделал глупость, что не купил сапоги, тут кругом болота, да еще идут дожди чуть не каждый день, хочу купить себе в Мелекесе рублей за пять, не пропадут, все равно на коньках нужно будет кататься.

Крепко целую тебя и папуню. Напишу наверное еще, а сейчас — хочу спать.

Ваш Алеша».

Пришла пора расставаться с гостеприимными хозяевами. Алексей и Юля бродили по лесу.

— Знаешь, Алеша, — сказала Юля после долгого молчания, — мне сейчас вот, глядя на эту картину, стало так грустно, так грустно. Неужели мы все забудем, а ведь может статься, я уеду в Питер, ты останешься в Самаре, сперва будешь писать, а потом письма все будут реже и реже, ты увлечешься кем-нибудь другим, а это лето останется только как хорошее, светлое воспоминание.

— Юля, ведь за сердце не поручишься, но мне сейчас так кажется, что даже немыслимо, невозможно мне жить без тебя, ведь ты моя первая и дай бог чтобы и последняя была любовь. За сердце не поручишься, но я с уверенностью скажу, что это лето самое чудное, самое счастливое в моей жизни.

— Смотрю, Алеша, на тебя, ведь ты мой жених, а я твоя невеста, и так радостно на душе. Ты уезжаешь завтра, не забывай меня.

Алексей бросился ее целовать.

Последний год в реальном училище быстро промелькнул. Встречи с Юлей, напряженные занятия, порывы творческого вдохновения, увлечение театром мало оставляли ему свободного времени. И в мае 1901 года он наконец-то получил свидетельство об окончании реального училища. Только по немецкому языку он «оказал» успехи удовлетворительные. По остальным предметам, в том числе и по закону божьему, хорошие и отличные. Как видно, старания Александры Леонтьевны даром не прошли. Алексей подтянулся.

Экзамены сданы. Документы получены. Можно недельку-две отдохнуть. Алексей с удовольствием принял предложение матери побывать в Казани и Нижнем Новгороде. Ведь Алексей почти нигде еще не бывал, ничего, в сущности, не видел. Казань ему понравилась больше всех городов, и уж во всяком случае лучше Нижнего. И хотя меньше, но на всем лежит аристократический отпечаток. Что ни говори, думал Алексей, университетский город. Все мысли у него сейчас работали только в одном направлении: учиться и учиться. Куда угодно поступить, но поступить непременно. Лесной, технологический, горный, электротехнический. И чтобы не было срыва на конкурсных экзаменах, Алексей месяца полтора-два будет заниматься в подготовительной школе... Так лучше, больше надежд на успех.

Из Казани в Нижний прокатились чудесно. Погода стояла прекрасная. Немного жарко было Александре Леонтьевне, но зато воздух — одно упоение. Три дня в Нижем пролетели незаметно.

«Когда надоедало ходить, говорить и смотреть, — писал он А. Бострому, — читал «Обрыв», который, кстати сказать, мне не понравился: много слов, но мало толку; характеристики расплывчатые, «не поставлено точек в глазах», не знаю, что будет дальше».

В Нижнем Алексей расстался с матерью, она села на пароход, а он остался на берегу среди провожающих. Пароход битком набит, места заняты, даже в рубке, хорошо, что матушка успела достать себе место. Грустно было расставаться. И все-таки Алексей вздохнул с облегчением, наконец-то он полностью предоставлен самому себе. Путешествие было чудесное, но матушка все время его одергивала, чувствовалась в ней какая-то тревога, раздражение, может, нервы стали пошаливать, может, естественная тревога за него уж давала о себе знать. Только некоторые часы их совместного путешествия не хотелось ему вспоминать. Бог знает какая гадость. Только в последние дни Александра Леонтьевна успокоилась, тишина Волги да взятая ванна в пути подействовали на нее немного. Мать поплыла к тете Маше, в Тургенево. Путь Алексея лежал через Москву в Петербург. Видимо, обычный путь всех тогдашних провинциалов.

За три года до Алексея Толстого тот же путь проделал Александр Серебров, оставивший замечательные воспоминания «Время и люди», к которым я не раз еще вернусь в этом повествовании. «При первом нашем знакомстве летом 1898 года, — писал А. Серебров, — Петербург меня обманул. Он оказался совсем непохожим на тот пушкинский город — «полнощных стран краса и диво», — каким еще с детства я заучил его наизусть по «Медному всаднику»... совсем не таким, как Москва, — шумная, пестрая, колокольная, где я только что побывал проездом с Урала, — Петербург оказался чужим, неизвестным мне городом, с которым надо было знакомиться заново. Внешний вид его был не из приятных: дождь, туман, слякоть, как будто город только что вылез из болота и не успел еще обсохнуть. Дома — с мокрыми подтеками, из водосточных труб на тротуары хлещет вода, разбухшая торцовая мостовая припахивает гнилью и карболкой...