Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

Солнце стояло высоко на небе, а тележка все катила по пыльной дороге. Лошади устали, колокольчик еле-еле побрякивал, ямщик уныло сидел на облучке. Наконец они проехали еще одну деревню, въехали на плотину, проехали мельницу и подкатили к деревянному, окруженному душистыми тополями дому. Громким лаем их встретила целая свора собак. На крыльце показалось знакомое лицо. Ну слава богу, приехали, подумал Алексей и бросился обнимать своего самарского товарища Глеба. В этот миг он ему казался самым милым и дорогим существом на белом свете. Вышла мать Глеба.

— А, Алеша, вот не ожидали-то. Хорошо, что надумали, а мы с барышнями попеняли на вас, что, мол, забыл нас.

Алексей улыбнулся при мысли, что Софья Николаевна ничего не знает о причинах его приезда.

— Да так, взял да и надумал. Как у вас тут хорошо. Мне бы вот с дороги умыться, а то я видите какой грязный.

— Понятно, в таком виде не хотите барышням показываться. Ну, ну, идите вот сюда, в кабинет. Анисья, принесите воды барину.

Алексей вспомнил, как трогательно и нежно встретила его Юля, ради которой он приехал сюда. Потом все семейство Тресвятских собралось вокруг большого самовара и он рассказывал, как он ехал сюда. Рассказывал он живо, то и дело раздавался смех, только одна Юля не проронила ни одного слова, она сидела не поднимая глаз.

— Ну каков, так и знала, безалаберный вы человек, надо было проследить за ним, тогда бы и не плутали. — Софья Николаевна только для виду делала недовольное лицо, а в душе она была очень довольна приезду Алексея Толстого.

— Как же, меня ямщик в совершенно другое село завез, и знаете ли, пьяный, хоть выжми, мчит что есть духу, я ему говорю: «Дорогу знаешь?» — «Никак нет». — «Так какого же ты черта везешь?» — «А куда-нибудь доедем». —«Да ведь ты пьян». — «Никак нет, малость выпимши». А сам, знаете ли, чуть на козлах сидит, раза два картуз под колеса ронял. Заехали мы с ним в лес, темно, дорог пропасть, я ему велю поворачивать направо, а он знай себе прет налево, ну что с таким делать?

— А вы зачем пьяного-то брали?

— Торопился... Другого-то и не было, да я впопыхах и не рассматривал его.

После обеда всей компанией пошли на пруд кататься на лодке. Алексей не сводил с Юли глаз. Его поражала чистота и одухотворенность ее взгляда. На его настойчивые взгляды она отвечала своей тихой милой улыбкой. Лодка легко скользила по заросшему по берегам пруду.

— Господа, давайте петь. У вас, Алеша, ужасный голос, дикий да глухой.

— Да, — со смехом согласился Алексей.

— Что петь будем?

— Ну хоть «В лунном сиянии». Маня, начинай, Юля, не молчи...

Тихо плыла лодка, лениво поднимались и опускались весла.

звонко раздавались над прудом слова популярной песни.

Алексею отчетливо вспомнился весь этот радостный день, особенно когда он вечером остался с Юлей наедине. Сначала им было радостно и жутко. Потом, поглядев друг другу в глаза, они весело рассмеялись.

— Опять ты конфузишься, Юлька.

— Нет, я больше не буду, мне только так хорошо, так все неожиданно, что я и опомниться не могу.

Он взял ее руки, прижал их к губам.

— Ведь они грязные, Лелька.

Он быстро обнял ее, целовал ее в глаза, в губы, а она лишь улыбалась.

— Лелька, ведь я люблю тебя, слышишь, как я соскучилась, — она обвила его шею руками, положила голову ему на грудь, а он тихонько гладил ее по голове и шептал:

— Юля, Юленька, солнышко мое.

В эту минуту ему казалось, что вся жизнь, все счастье средоточено в ней одной. Так молча сидели они, переполненные счастьем взаимной чистой любви, боясь пошевелиться, боясь перейти ту опасную черту, у которой они, не отдавая себе отчета в том, остановились.

— Пора, — шепнула Юля.

— Еще минуточку...

Он остался один. Щеки его горели, сердце ныло.

Он посмотрел на небо, на звезды, упал на колени и, прижав руки к груди, молился. Но молился не богу, а природе, синему бесконечному небу, чудесной ночи, той всеобщей гармонии, которая существовала вокруг него. На губах его горели поцелуи Юленьки, и все казалось ему таким прекрасным, светлым, радостным. К тому же совсем недалеко от него щелкнул соловей. Сперва робко, потом побойчее, и, наконец, соловьиная песня широкой волной захлестнула ночные шумы леса. То была песня торжествующей любви. А он стоял на коленях и слушал песню своего сердца.

Алексей вспомнил весь этот удивительный день и быстро дописал письмо родителям:

«Сейчас писать больше не буду, потому что сию минуту Николай Сергеевич едет в Самару и с ним надо отправить письмо. Барышни вам кланяются. У Тресвятских очень славно, просто, мы как-то сразу сошлись, точно лет 10 жили вместе.

Юлия Васильевна здесь.

Ваш Леля».

Алексей передал письмо и закрылся в кабинете. Он мог больше откладывать. Безудержное стремление излить свою душу на бумаге он уже ничем не мог заглушить. Его увлекал сам процесс творчества, процесс создания художественной картины или хотя бы зарисовки, когда у него неожиданно возникает непреодолимая тяга к белому чистому листу бумаги, словно заставляющая его забыть все окружающее, все мелочи, развлечения, когда голова словно разбухает, переполненная образами, то туманными, расплывчатыми, то яркими, живыми. В эти минуты он готов пожертвовать всеми окружающими благами жизни ради удовлетворения этой непобедимой страсти творить, создавать. В эти минуты он чувствовал себя творцом, стоящим на целую голову выше обыкновенного человека. А сегодня потянуло его к письменному столу необыкновенное желание в слове запечатлеть образ Юли, не повседневную, с вязанием на коленях или за обеденным столом, нет, ему хотелось представить ее такой, какой она бывала во время свиданий с ним, когда они оказывались наедине, нежная и любящая. Вот и сейчас возникал перед ним ее образ, сколько любви в ее темных бархатных глазах! И мир его словно закутался в розовую пелену.

Алексей забыл все на свете. Он писал...

Легкое касание чьих-то рук вывело его из забвения, и, не поворачиваясь, он понял, что пришла Юля.

— Ты что пишешь? — спросила она, наклоняясь к столу и жадно всматриваясь в написанное.

Он повернулся к ней, нежно обнял ее и усадил на колени.

— Юля, мне приходит иногда ужасное желание писать, творить, а ты ведь моя муза, не правда ли?

— Это я-то муза, Лелька, ну, ну, ты меня уж больно идеализируешь. Я самая обыкновенная девица.

— Ну нет.

— Алеша, нужно гораздо проще относиться к жизни, чем ты, ведь на идеалах далеко не ускачешь, возвести на пьедестал легко, но как легко оттуда упасть и как тяжело бывает разочарование.

Алексей задумчиво посмотрел на нее, удивленный трезвостью ее размышлений.

— Ты права, Юля, конечно, нужно проще, только мне ведь трудно, слишком я большой фантазер.