Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

— Свяжешься с ними, — говорил нижегородец, — интриг и тетушкиных хвостов и сплетен не оберешься.

Почему рабочие недовольны своим положением на заводе, думал Алексей после разговоров с мастером. Ведь зарабатывают они хорошо, от полутора рублей до трех, девятичасовой день, есть, видимо, рабочие, зарабатывающие и больше. Да, кроме того, в сверхурочные часы им платят полуторную сумму. Нам же, практикантам, платят всего два рубля в день. Правда, гайка, сделанная им, обошлась заводу в шесть рублей, болт в три рубля. И вообще дают очень прозрачно понять, что его, как практиканта, держат из милости. Выслушивать такие намеки довольно неприятно. И Алексей кое с кем уже поругался. По совету мастера-нижегородца Алексей Толстой пытается в это время взяться за изучение политической экономии и рабочего движения в России. Но его попытки оказались тщетными. Первые же попавшиеся ему книжки отпугнули его. Позднее он писал: «Вспоминаю, — еще студентом (1904 —1905 гг.) я читал (как большинство в то время) общедоступный суррогат — популярные книжки Каутского. Все шло хорошо, покуда я не дочитался до его описания меньшевистского рая. Мне кажется, что сам Каутский, конечно, не верил в эту сладенькую и чистенькую благодать для добронравных пролетариев, а если и верил, то только в то, что на его век все же хватит крепкого буржуазного пива. Я испугался Каутского рая...»

Производственная практика на Балтийском судостроительном заводе, общение с рабочими отходят на второй план, как только дело касается его личных жизненных удобств и удовольствий. Тут он не считается ни с чем. Поэтому и письма этого времени просто, так сказать, насыщены просьбами о деньгах. Тем более что ему надоело снимать комнату и он решил нанять квартиру. Родители посылают ему две тысячи рублей для того, чтобы он купил собственную мебель, обзавелся своим хозяйством, расплатился с долгами, выкупил из ломбарда заложенные вещи.

«У нас стоят теперь ясные дни, солнышко начинает пригревать; в квартире у нас светло, не то — что у К. П. Работы гибель, не то, что на I и II курсах, там были только цветочки. Юлия сдает экзамены. Я черчу. Несравненно удобнее жить своим домом. Никаких историй, чувствуешь себя свободно, ешь свежую пищу, дышишь свежим воздухом. Так что мы нисколько не раскаиваемся, что связались с квартирой. Дорого это стоило, правда, но зато уж очень удобно.»

В другом случае он просит прислать только пятьдесят рублей, если, разумеется, его просьба не стеснит родителей. По его экономическому расчету именно этих денег ему и не хватает. А не хватает потому, что пришлось изрядно потратиться: окончились экзамены, к нему явились товарищи и устроили лукулловский пир, потом одного

надо было провожать, с другим идти в сад. Ему, конечно, совестно перед родителями, и он раскаивается в содеянном, но потраченных денег взять неоткуда. В третьем случае посылает отцу вексель с просьбой учесть его на 350 или 400 рублей, ибо дела молодых супругов «очень и очень не блестящи». Уже несколько дней живут они тем, что чуть ли не каждый день ходят в ломбард и что-нибудь закладывают, и наконец заложили его велосипед. Так много он просит прислать потому, что им хотелось бы выкупить все вещи и расплатиться с долгами.

Родители ни в чем не отказывали ему, с трудом собирая необходимые деньги. Закладывал он свой велосипед не оттого, что денег не было, а оттого, что он много тратил, зачастую не согласовывая свои наличные с сиюминутными желаниями. Он ни в чем себе не отказывал, поэтому не считался с расходами. Постоянная нехватка денег нисколько не обескураживает его, он тут же занимает в долг, а через несколько дней родители в Самаре получают очередную слезницу. Широкая натура, хлебосольство, отзывчивость на любую просьбу окружающих, доброта, щедрость глубоко проявляются в характере молодого Алексея Толстого.

В сентябре 1904 года в Петербург для устройства своих литературных дел снова приехала Александра Леонтьевна. Всю дорогу она думала о начавшихся в России волнениях. Широко распространялись и слухи о том, что университеты и институты, и, уж конечно, Технологический будут закрыты в этом году. Что делать Леле, если институт действительно закроется. Она очень обрадовалась, когда узнала от Алексея, что все это неправда:

— Институт наш, конечно, и не думали закрывать, плюнь тому в очи, кто сказал это. Напротив, в нем идет оживленная деятельность по созыву различных комиссий. Я ни в одну не выбран, чему страшно радуюсь, так как имею поэтому много свободного времени.

Александра Леонтьевна, успокоенная его словами, рассказала Алексею о том, что Алексей Аполлонович в последнее время много думал над тем, как лучше использовать его деньги. Что им в банке-то лежать, не лучше ли землю купить и сдать ее арендаторам или вложить их в дом, тоже дело выгодное. Алексей после долгих раздумий сказал матери:

— Пожалуй, мама, деньги в землю зарывать не стоит по одному и только одному обстоятельству: должник не будет платить процентов, будь он наилучший человек. Возьми неурожайный год, хлеба нет, денег нет. Приедет, станет просить, нельзя ли отложить платежи. Ведь не возьмешь его за горло. Да ты сама это отлично знаешь. Положить под дом — другое дело. Тут уже доходы постоянные и требовать деньги легче. Я напишу отцу, посоветуемся с ним. Хорошо, что он сейчас увлечен своими лекциями. По натуре, по характеру своему он учитель, педагог, а лектор из него может превосходный получиться. Раз он теперь читает в общественных местах, то ему надо быть в курсе всех новинок современной литературы. Вот Бальмонт, например, «Горящие здания», «Будем, как солнце»...

— Но это же декадент, Леля. Как ты можешь о нем так говорить и рекомендовать его публике, ведь они смеяться будут, если скажешь о нем всерьез, как о настоящем поэте.

— У него две трети плохих и даже негодных стихов, но есть перлы, стих удивительно звонок. Надо прочитать его всего, чтобы судить о нем. Ты, мама, отстаешь от современников. Вот послушай…

Алексей нашел сборник Бальмонта и прочитал:

Может, это и не лучшее его стихотворение, я прочитал первое попавшееся. Но напрасно называют его стих декадентским вздором, грубо над ними глумятся, настолько скверно и всегда несправедливо, что стыдно порой слушать таких людей. Разве не ясно, мама, что этот поэт обладает поэтическим талантом, можно упрекать его в крайней туманности его мышления, в стремлении к символизации всего сущего, но у Бальмонта есть простые и сильные стихи, правдиво передающие его настроения, такие настроения, которые никому не удавалось передать в поэзии, мгновенные, переменчивые, еле уловимые. Читаешь его стихи — словно видишь сон, настолько Бальмонт может покорить своими стихами, навязать тебе свое настроение, очаровать, загипнотизировать, что ли. Вместить в каждый миг всю полноту бытия — вот цель его поэзии. Он всегда говорит лишь о том, что есть, а не о том, что было. Посмотрел в глаза женщине — это уже стихотворение, закрыл свои глаза, о чем-то подумал — другое. Ты, мама, тоже почитай его стихи. Уверяю тебя, не пожалеешь, даже если и не сразу согласишься с его поэтическим видением мира. Он ничему не учит, ничего не доказывает, ни к чему не зовет. Отделиться от общего — вот его великий принцип личности: «Я не знаю мудрости, годной для других, только мимолетности я влагаю в стих. В каждой мимолетности вижу я миры, полные изменчивой радужной игры».