Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

Только помощь правительства предотвратила революционный взрыв. На заводе Алексей пробыл недолго, всего лишь полтора месяца, но впечатление осталось глубоким. Рассказ «Старая башня», опубликованный им через три года, навеян этими впечатлениями.

Есть на Урале озеро Еланчик. Вот сюда в самый разгар летней охоты приехали Алексей Толстой и его тесть Василий Михайлович Рожанский с сыном Германом.

«Я пишу дневник ежедневных происшествий, — сообщал Алексей родителям, — думаю, что впоследствии будет очень интересно». И Алексей не ошибся.

Поселились на Кундравинской заимке. Когда-то здесь стоял вековой сосновый бор, но сейчас только кое-что осталось. Горы стояли обнаженные, тоскливые. Сразу видно, подумал Алексей, что не умеют здесь ценить природные богатства. Стоило только раскинуться здесь казачьим станицам, как чистые и полные рыбы озера, вокруг которых обычно селились казаки, быстро превращались в вонючие болота, негодные для питья. Правда, бор охранялся, трава, густая, зеленая, радовала взгляд. Кругом все цвело и благоухало. В лесу было много грибов и ягод. Совсем близко было озеро, где можно было искупаться.

С 23 июня по 15 июля произошло много событий, больших и малых, грустных и веселых, важных и пустых.

«Еле волочу ноги: лихорадка и нарыв. Папаше (В. М. Рожанскому. — В. П. ) козлы не дают покою, ему уж теперь не нужно золота, он ходит на работы разными дорогами. Сегодня он наконец признал негодность штиблет и решил завести сапоги, как у Лопыгина. Кстати, последний рассердился на меня за вчерашний выговор — и сегодня назло мне не стал обедать. Сегодня же первый раз поставили ворот, до песку еще не дошли. Лопыгин говорит, что пробили у самого места, где кончаются пески и начинается гора, говорит на основании того, что им идет уж наклонно. Кучеров становится все смелее, предлагая Лопыгину собачонку в наложницы. Запасы обеих матушек прикончены. Малую жилу постановили назвать Прииск обкуренной трубки», потому, по словам папаши, с нее пойдет исключительно нам с Германом на трубки», — писал Толстой.

Может, впервые в жизни Алексей Толстой оказался в такой обстановке, когда люди словно на ладони — открыты со всех сторон, когда видны все их сильные и слабые стороны, все их мысли и переживания. В июне часто выпадали дожди. Но работы не прекращались. Хотелось скорее отыскать золотоносную жилу, заранее уговорившись делить самородки на три части, если таковые найдутся в шурфе. Но ничего подобного не обнаруживалось. Работали по целым дням. Старатель, руководивший работами, каждый раз при виде какой-либо почвы уверял, что так пойдет «до самой смерти». Как-то дошли до речника, так он тут же стал уверять, что «этот речник до самой смерти». Все характерное, сколько-нибудь значительное Алексей запоминал и записывал в свой дневник. Это приучало его быть внимательным, чутким к любому интересному факту, событию, словечку. Обращает внимание на то, что старатель все время думает о бывшем походе. Когда он останавливается, чтобы покурить, то начинает думать вслух и рассказывать различные истории. Алексей сначала слушал его внимательно, стараясь запомнить и записать рассказанное. Но рассказы его оказывались бессмысленными. Никто ничего не понимал, что он хотел своими рассказами сказать. Алексей обратил внимание на его манеру говорить. Обычно только одну десятую и можно разобрать. Он, прежде чем ответить на вопрос, начинает сначала рассуждать, а потом уж думать вслух, причем улавливать его мысли, прыгающие с одного предмета на другой и выраженные одному ему известными словами, порой бывало просто невозможно. И все- таки из многочисленных историй, им рассказанных, становилось ясно о его мечтах и надеждах.

Лопыгин обычно говорил не обращаясь ни к кому, но все бывали внимательны, ожидали чего-то любопытного.

— Так-то оно было: шли-шли два брательника без пути, без дороги, хлеб весь вышел, и видят — приходится им или воротиться, или умереть. Один и говорит другому: «Давай воротимся». А тот ему: «Ты иди, а я вон в долочек забегу, копну, — может, там и найдем золото». Назад пошел один брат, а другой забежал в долок и копнул. Хрустнуло под лопатой. «Песок!» — подумал брат, насыпал песочек в ковш, помыл в ключевой воде, и в ковше загорелось золото, как жар. Тут оба брата пали на землю, в которой река золотая лежала, и заплакали с радости, а наплакавшись, поставили веху и пошли до первой деревни купить инструментов и коня. Долго шли они лесом, и горами, и быстрыми речками, путь искали — днем по солнцу, а ночью по ясным звездам. А как пришли, голодные, в первую деревню, закупили все, что нужно, и на коне повернули к заветному месту в тот же день. А лес все один, куда ни поезжай, на полдень ли или на закат, и реки похожи одна на другую, и все те же горы. Проколесили так-то два брата тридцать дней, коня у них комары заели, и не нашли золотого долочка, где ставили веху. До глубокой ночи пешком они шли и молчали, друг друга боялись. А ночью отвязали кушаки и повесились на сосне. А сосна стояла на краю того долочка. Вот бы найти такое место. Эх, и погулял бы я...

Сколько раз Алексей, слушая различные истории о золоте, замечал, как преображались рассказчики, становились просто неузнаваемыми, откуда-то появлялась сила, уверенность в себе и эта неизменная тяга к гульбе, да так, чтоб, как говорится, дым коромыслом.

Алексей был доволен этим сорокалетним старателем. Небольшого роста, коренастый и упругий как сталь, он был совершенно незаменим в глубоких и узких шурфах. Работал он с увлечением. Надежда отыскать самородок подогревала его.

— Вот что я хотел тебя спросить, барин, — обратился как-то он к Алексею, — если я найду самородок, что тогда?

— Да как по совести, половину тебе, половину мне.

— Ну, смотри, уговор держать. Эх! Только бы мне разыскать так пуда на два, страсть хорошо; как наткнулся бы на него, упал бы животом и заорал. Зубами не оттащить меня. Сейчас же послал бы тебя в Екатеринбург в банку, там деньги получишь, мы их пополам, а тебя в компаньоны взял бы.

— А что, ты никогда не находил больших самородков?

— От себя нет, а вот когда робил в Кочкаре на Подвинском прииске, жильное золото динамитом рвал, так шапками их собирал. Когда бы не дурак был, так сейчас свой прииск имел да на паре лошадей ездил. Эх, барин, беда моя — грамоте не знаю, потому что с десяти лет один остался — отца на работах завалило, ну где тут учиться. Вот мальчишка да девчонка у меня, так я их грамоте обязательно обучаю. Только бы выжили.

— А что?

— Все помирают. Десять человек было, не живут отчего-то. Вот это, барин, ты мне выдай целковый, сегодня ночью хочу в Кундраву сходить, Васька-конокрад звал, у него там бабеночка баска.