Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

— Ох, мама, и хитрая лиса этот Карпов. Чего он выжимает из тебя? Взятку, вот чего! Ты держи с ним ухо востро.

— Да, если дело сладится, надо будет с ним держать ухо востро при написании условия. Я ему сказала, что мне надо, чтобы пьеса была поставлена в этом сезоне.

8 декабря она писала в Самару: «Милый Лешурочка, с Сувориным ничего не вышло. Карпов написал, что Суворин решительно отказывается ставить пьесу. Из-за чего он меня взбаламутил и заставил потерять три дня, господь знает. Странно он себя вел во время свидания, бог знает, чего он хотел. Ну, и слава богу, блажен муж иже не иде на совет нечестивых. Сейчас из нового театра, смотрела «Пляску жизни» и выбрала время повидаться с Яворской. Князя в театре не было. Ей было некогда, и я ничего путного не могла сказать. Я просила, чтобы она устроила мне свидание с князем, а она толкует, что надо повидаться с Арабажфиным (ради переделок). Ничего не имею против свидания... Леля мечтает, что мы будем на первом представлении моей пьесы, а я думаю: «Ладно, никуда теперь меня из Самары не заманишь».

11 декабря: «Миленочек мой, не тоскуй, не хандри, приеду, как мы хорошо заживем, какая радость будет нам свидеться, подумай только. Нелегко нам с тобой пробивать себе путь, но, подумай, кому же легко по этим временам. Более смутного времени вряд ли мы переживали. Как все перепуталось. Здесь совсем теряют голову в высших сферах, каждый дрожит за свою шкуру, и вот является масса бюрократических, одно другому противоречащих поступков. Авось все это переживется, в ступе перетолчется и что-нибудь из всего этого выйдет. Мы ведь с тобой старые философы, ну и будем философски смотреть на вещи! А пока посылаю тебе хорошенькую статеечку из «Руси». Почитывай иногда эту газету, просто прелесть!.. Статью не посылаю, боюсь, чтобы из-за нее письмо не вскрыли».

Вскоре на улицах Петербурга появились елки. Город стал готовиться к рождеству, а она еще только собиралась в Москву, к Сытину, для подписания договора.

Получила повестку от Сытина на получение денег и задумалась: не удрать ли в Самару, уж больно не хотелось ей проводить праздники на чужой стороне, но благоразумие взяло верх. И только накануне Нового, 1905, года она возвратилась в Самару.

События последних месяцев укрепили ее веру в том, что Россия накануне новых волнений. Где бы она ни была, в различных кругах Петербурга, Москвы, Самары, всюду слышались оживленные разговоры о конституции. Легальные газеты высмеивали царских чиновников, требуя участия представителей народа в государственном управлении, писали о необходимости либеральных реформ. На собраниях земцев, врачей, юристов, инженеров, городских гласных и т. п. произносились страстные речи и принимались резолюции, в которых высказывались за конституцию.

В этот момент Александре Леонтьевне показалось, что снова время Алексея Аполлоновича пришло. Пора ему снова взяться за общественно полезную деятельность, хватит ему заниматься домашними делами, прячась за кухонными занавесочками. Надо хлопотать, интриговать, во что бы то ни стало добиваться избрания в земство. Наконец-то открывается простор для людей честных, справедливых, достойных, и как гром среди ясного неба — декабрьские и январские события.

Сначала царь своим указом сенату от 12 декабря разбил либеральные иллюзии о конституции, прямо заявив, что намерен сохранить и отстаивать самодержавие, не желая изменять формы правления и не думая давать конституции. Он только пообещал кое-какие реформы второстепенного характера, и только, но никаких гарантий за их осуществление он дать пока не может. Волна либерального возбуждения после этого стала заметно спадать. К тому же на либеральную печать с новой силой обрушились полицейские репрессии. События 9 января 1905 года окончательно разбили иллюзии многих либералов. Тысячи убитых и раненых — таковы печальные итоги этого кровавого воскресенья. По приказу царя солдаты стреляли в безоружных рабочих, женщин и детей. Такого еще не было в России, казалось бы привыкшей ко всему. В этот день была расстреляна вера в царя.

«Рабочий класс получил великий урок гражданской войны, — писал В. И. Ленин, — революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперед так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни».

На Васильевском острове, где жил Алексей Толстой, события также принимали острый характер. Баррикады из сваленных саней, ночные костры, зажженные стачечниками, зловещий звук рожка, означающий приказ стрелять, солдаты со штыками наперевес, выстрелы, штурм баррикады, около сотни убитых — все это происходило не так уж далеко от Алексея Толстого, и он своими глазами мог увидеть кровавую расправу с борцами за свободу и равенство.

В эти дни Петербург жил напряженной жизнью. По улицам разъезжали казачьи патрули. Повсюду собирались кучки народа. По вечерам многие улицы погружались в темноту, не было электричества и газа. Дома богатеев охранялись наемными людьми. Университет и институты закрыты.

После назначения Трепова генерал-губернатором Петербурга начались массовые аресты всех, кто выступал за реформы, что вызвало новое брожение и недовольство, охватившее даже самые отсталые слои русского общества. К тому же — новая неудача в русско-японской войне, бессмысленнейшая гибель нескольких тысяч русских солдат и офицеров на Хун-Хо. Начались крестьянские восстания. Деревенская беднота нападала на помещичьи усадьбы, забирала помещичий скот и хлеб. Зашевелились все классы общества, от рабочих и крестьян до помещиков и капиталистов. Повсюду народ требовал прекращения войны и учреждения свободного народного правления.

В статье «Падение Порт-Артура» В. И. Ленин писал: Главная цель войны для японцев достигнута. Прогрессивная, передовая Азия нанесла непоправимый удар отсталой и реакционной Европе... Капитуляция Порт-Артура есть пролог капитуляции царизма». (Полн. собр. соч., изд. 5, т. 9, с. 152 и 158.)

На Урале, на Невьянском металлургическом заводе, куда Алексей Толстой приехал на практику, тоже, как и во всей России, было беспокойно. Бастовали на Алапаевском, Нижне-Тагильском, Верхне-Исетском, Мотовилихинском. Причем на Алапаевском были беспорядки: Алексею рассказывали, что там даже подпускали «красного петуха». В Перми тоже шумели и бастовали. Здесь он остановился в ожидании Василия Михайловича Рожанского, с которым в это лето они надумали заняться поисками золотоносной жилы. А почему бы и нет! Сколько легенд довелось ему услышать от старожилов.

Урал Алексею очень понравился.

Что за благодатный край, часто думал Алексей. Вот уж где не нужно надеяться на милость божию да, как индюшка, одним глазом на тучи смотреть; здесь столько простору для ума, изобретательности, смелости, случая, наконец. Богатства страшные. А может, и им пофартит. Одно только губит Урал — это посессионные владения. Яковлевы, Демидовы, Шуваловы — люди-паразиты, миллионеры. Им все равно: хорошо у них поставлено или плохо. Все равно они колоссально богаты, а ни черта не понимают в этом деле. Конкуренцию не только заграничную, но и южнорусскую и западнорусскую выдержать они не могут и держатся только помощью правительства. Да, теперь у них кризис, и, пожалуй, заводы на Урале будут скоро лопаться как мыльные пузыри. А заводы гигантские — целые города. Баснословные богачи, они не стремились обновлять оборудование, вводить прогрессивные методы работы... Когда-то их предки «прорубили окно» на Урал, сделали огромное дело для развития промышленного потенциала России. С тех пор в сущности ничего не изменилось. Потомки этих энергичных и деловых людей ничего не понимали в том деле, что они наследовали. Насмотревшись на уральские заводы, молодой практикант пришел к выводу, что здесь волнения работного люда объясняются еще и протестом против античеловеческих, почти рабских условий труда. «Мерзавцы, до чего довели народ, — думал Алексей, вспомнив, как несколько человек перетаскивали металлическую чушку, — неужто нельзя что-то придумать облегчающее эту операцию. Но им и дела нет. Они мало заинтересованы в прибылях. У них и так деньги куры не клюют».