Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

— Ты, конечно, прав. Лучше искать обеспечение под дом, как вам хочется, чем такая сомнительная выгода. А то могут быть какие-нибудь неприятности. Ты так и напиши отцу. Я тоже буду писать ему. Он просил меня узнать у Поповой, издает ли она критические этюды.

— Ну и она? — оживился Алексей.

— «Смотря о ком». Говорю: «О Горьком». — «О нет, Только не о Горьком. Вся критика о Горьком лежит у меня без движения. Публика совсем перестала интересоваться им. Он пережил свою славу». Вот, наверное, почему Острогорский не поместил его статью. Редакторы, они чутки на интерес публики.

— Вижу, мама, и тебя Петербург кое-чему научил. Только не заболей, береги себя. Видишь, какая погода.

— Да, не мудрено простудиться. То двадцать два градуса мороза, то восемь градусов с отчаянным ветром, потом снежная метель, а к вечеру с крыш льет. У меня уже начинает побаливать голова.

— Да и у нас все расклеились. Я и не пускаю тебя к нам. И Юрка, и няня, и кухарка заполучили инфлуэнцу. Юре уже полегче, не беспокойся.

Александра Леонтьевна ушла от Алексея обеспокоенная, в мыслях то и дело возвращаясь к нему, его семье, его делам. Как сложатся отношения Алеши с отцом? Если б он был один, как прежде. А то новая родня крепко держит его в своих руках. Из-за них он чуть не поссорился с отцом, который столько сил отдал ради него. А пришла какая-то Авдотья Львовна и стала устанавливать между ними новые отношения. Можно ли такое потерпеть? А что сделаешь... Теща. А Алешечка стал сдержанный, точно рот ему запечатало. Александра Леонтьевна давно уж задумывалась над этим. Несчастье в том, что Алеша не его сын и что установились такие независимые отношения. Об этом предупреждал ее еще отец, Леонтий Борисович: «Помни, что он не сын и что из этого будет. Может быть большое несчастье». Нет, несчастья не будет, думала Александра Леонтьевна. Она сумеет побороть осложнения. Главное будет зависеть от нее. У нее глаза были завязаны, теперь она увидела все ясно, точно завесу подняли. Она не будет поддаваться минутным впечатлениям. Ведь они же все любят друг друга. А раз понимают это, то все остальное можно побороть. Как хорошо им было весной вдвоем, а как только приехали молодые, все изменилось. Алешечка отошел на второй план. И стал ревновать. И к кому? К ее родному сыну, к Леле! А она этого не замечала. Правда, она видела, что он ревнует, но ей было только досадно, ей думалось, что он мешает ей любить Лелю. Ему хотелось, чтобы из-за Лели не уменьшилась ее любовь к нему. Но что она могла поделать? Ей было тяжело от этого раздвоения. Она страдала, заметив, какие муки ревности испытывает ее верный спутник жизни. Они понимали, что так продолжаться не может, и оба молчали, усугубляя свои страдания. Конечно, она виновата во всем, и как полезна была ей разлука, она многое увидела здесь, издалека, совсем в другом свете и лучше поняла его и себя.

Александра Леонтьевна пришла к себе, дома ее ожидало письмо от Яворской: просит прийти в два часа. Посмотрела на часы, а уже полвторого. Взяла извозчика, успела вовремя. Оказалось, что Яворская хочет прочитать «Докторшу», а рукопись затерялась. Ничего не оставалось, как доставить рукопись вечером в театр. Шла пьеса князя Барятинского. Александра Леонтьевна была так раздосадована потерей рукописи, что все ей казалось в мрачном свете. Особенно не понравилась ей сама Яворская. Кривляка, мысленно сводила она счеты с той, на которую так надеялась втайне, голос как у извозчика, грубый, скрипучий, неспособный передать тонкие оттенки чувства. Произвела эффект в конце громогласной мелодрамой и рыданьями. Какая она Инна! Да, впрочем, и не возьмет пьесу. В этом она убедилась, глядя на «Перекаты». Пьеса на современную тему: высмеивание бюрократии. Очень остроумно, мило, весело, неглубоко, эффектно, с выигрышными местами, громкими фразами, пьеса, а не суровая правда жизни. Бедная ее докторша, суровая, скрытная и неэффектная, как бы она чувствовала себя на этих светских подмостках. Однако как-никак, а нужно ждать ответа. Обещали дать его в четверг. Прочтет ли? Странное чувство возникало у Александры Леонтьевны: как будто хочется, чтобы пьесу не приняли. Это чувство художника, который видит, что его произведение исказят, а бороться против этого нет сил. Какая разница, Яворская и Комиссаржевская. Насколько у последней игра тоньше, правдивее, художественнее! Вот ей бы она с радостью вручила «Докторшу». Не судьба! Она, вероятно, и не читала ее. Даже наверное! А от Станиславского никакого ответа. Грустно было на душе.

Только через две недели оба театра ответили ей, но оба неопределенно. Карпов писал:

«Мног. А. Л.

Я с большим удовольствием прочел Вашу пьесу «Докторша». В ней так много подлинной живой правды и наблюдательности, да и сделана она сценично. Одна беда —это такая ужасная, мрачная картина, что прямо боязно ставить ее на сцене. Сцены с фельдшерицей, с больным ребенком и бунтом полны правды и ужаса. Если будете когда в этой стороне, загляните ко мне в театр, сам решительно не имею свободной минуты, чтобы лично заехать к Вам.

С гл. уважением».

«Что сей сон значит? — раздосадованно подумала Александра Леонтьевна. — Предложение или отказ? Если отказ, зачем просить заехать, если предложение, зачем такое условное приглашение. Придется поехать, чтобы уяснить положение «Докторши» в театре Суворина».

Александра Леонтьевна пошла к Леле — и посоветоваться, и повидаться: соскучилась по Юрочке. Алексея дома не было. Юрочка с радостью кинулся к бабушке. И до прихода Алексея так и не отходил от нее. Что-то лопотал невнятное, но такое милое, дорогое. Она и баюкала его, и пела песни, и играла вместе с ним в его игры.

Пришел Алексей и увел ее в свою комнату. Тяжелое предчувствие тяготило ее.

— Ты поймешь, Алеша, мое состояние, сейчас я запела Юре «прилетели гули...» и вспомнила Сосновку. Вечер. В спальной няня Марья поет «прилетели гули»... и мы сидим на убогом стареньком диванчике, перед нами старая-старая лампа, мы читаем, прислонясь друг к другу, и прислушиваемся к песне, к скрипу качаемой кровати и бормотанью засыпающего ребенка. И так мы любим друг друга, так никого нам не надо, кроме нас троих, так широко и светло и бесконечно перед нами будущее. Хорошо, когда у людей есть такие воспоминания. Как странно. Недавно еще будущее казалось таким тесным и так его, казалось, мало осталось, а теперь опять горизонт раздвинулся и точно не пятьдесят лет на плечах, а... право, не знаю сколько. И так смешно, смешно делается, когда подумаешь, что пятьдесят. Пятьдесят, ведь это седые волосы, выпавшие зубы, потухшие глаза, теплый угол, кофейная гуща и спицы чулка, а я еще жить собираюсь, завоевывать будущее, точно молоденькая! Представляешь, два театра хвалят мою «Докторшу», не знаю, с каким связать свою судьбу.