Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

За два с половиной месяца, прожитых в Казани, Алексей Толстой написал множество поэтических произведений, в некоторых из них молодой поэт резко осуждал самодержавие, ратовал за свободу и независимость бесправного народа.

В Казани Алексей Толстой впервые почувствовал, что поторопился с женитьбой: Юлия Васильевна оказалась совсем не такой, какой он себе ее представлял до женитьбы, она опустилась, перестала следить за собой. Незаметно для себя Алексей стал охладевать к ней. И как только он получил деньги из Самары, тут же уехал в Дрезден, где оказалось много студентов из России: почти все институты в России были закрыты. Здесь он познакомился с Софьей Исааковной Дымшиц. Много лет спустя она писала: Алексея Толстого «товарищи студенты любили за веселый, открытый и прямой характер... Не без гордости рассказывали они о том, что Алексея Николаевича — обязательного участника всех студенческих общественных кружков — дрезденская полиция таскала на допрос за хранение русской подпольной литературы в студенческой библиотеке и что Толстой основательно «дал сдачи» немецким полицейским. На этом допросе — так рассказывали мне брат и его друзья — Алексей Николаевич вел себя настолько вызывающе, что его хотели было выслать из Дрездена».

Летом 1906 года Толстой уехал из Дрездена. Несколько дней провел на даче матери и Бострома, а потом направился в Казань. Здесь он получил печальную весть о смерти матери. 25 июля она умерла от менингита. Незадолго до смерти она прочитала стихи сына, привезенные им из Дрездена, и признала их «серыми».

На похороны матери приехала Мария Леонтьевна Тургенева, любимая тетушка Алексея Толстого. Именно она, видя, как переживает Толстой смерть матери, предложила ему поехать в имение Тургенево, на недельку, отдохнуть. Ни она, ни тем более сам Толстой и не предполагали, что эта неделя, проведенная в родовом имении, послужит сюжетным материалом для первой повести, обратившей внимание читателей и критики на молодого талантливого писателя. Повесть так и называлась — «Неделя в Туреневе».

Вместе с ним в Тургенево поехал и его двоюродный брат Лева Комаров со своей приятельницей Мунькой. Вот их отношения и заинтересовали молодого писателя. Уже в дороге он обратил внимание на их странные отношения. Правда, они держались в стороне, Алексей же все время разговаривал с тетушкой.

Четыре года назад, проезжая по этим местам, Алексей мало обращал внимания на притягательную красоту заволжской степи, по краям которой в туманной дали виднелись леса и Жигулевские горы. Тогда он был охвачен предсвадебными волнениями. А сейчас горе обострило его зрение. Тихая, уютная река Калмаюр недалеко от усадьбы заметно становилась шире, образуя, благодаря плотине, большой пруд. За плотиной — молодая роща, поля, узкая лента реки. Неподалеку раскинулась коренная заволжская усадьба с огромным барским двором. Посреди двора возвышался двухэтажный дом, от которого в разные стороны полукругом расходились многочисленные пристройки: два флигеля, галерея, большая кладовая, ледники, сушилка, погреба, флигель для приказчика, флигель для служащих, мастерские и много еще других построек, назначение которых Алексей так и не узнал за неделю, проведенную здесь. Мария Леонтьевна в первый же день приезда долго водила его по усадьбе, по саду с лужайками и клумбами. В парке тетушка провела его по аллеям прадеда и бабушки, показала беседку с тремя комнатами для холостых приезжих. Перед беседкой Алексей увидел пруд, а за беседкой пруды поменьше, недалеко виднелась мельница. Просторно и на широкую ногу жили некогда Тургеневы, а сейчас на всем были видны следы запустения и разрухи.

Мария Леонтьевна догадывалась о душевном состоянии Алексея и, как только они вернулись на усадьбу, казала:

— Сейчас здесь все тихо, а ведь еще лет тридцать — сорок назад на этом дворе жизнь кипела, всюду была заметна беготня и толкотня, около кухни, ледников и кладовых, а также у заднего крыльца. Постоянно шли бесконечные заготовки солений, варений, наливок, маринад целыми пудами. А не заготовишь — нечем гостей кормить.

— Расскажи, тетушка, о жизни вашей... Кажется она мне совсем не похожей на теперешнюю.

— Да куда там, все уж изменилось. Раньше всего хватало, а теперь все на долги уходит. Пойдем присядем куда-нибудь, в ногах правды не ищут.

Мария Леонтьевна подвела Алексея к длинной террасе, села в удобное кресло и начала свой рассказ.

— Помню наше житье отрывками, как зимой бегали на пруд смотреть пузырики в замерзшем льду, как катала нас нянька на салазках, бросила с Варей у ворот, от страха, когда шло стадо коров с водопоя, страшилище всей усадьбы, племенной бык, подошел к салазкам и рогами швырнул нас вверх, мы с сестрой разлетелись врозь, без всякого вреда для себя. Летом было оживленно, приезжало в гости много народу, но нас, детей, держали в стороне, при гостях в сад не пускали, бегали во дворе. Мешать и надоедать старшим строго воспрещалось. Все в доме вставали рано, не позднее восьми, пили чай вместе, нам, детям, полагалась горячая вода с молоком, белым хлебом. Обедали в двенадцать, до обеда старшие занимались хозяйством, а после обеда уходили к себе отдыхать. Отец спал недолго, всего час, вставал быстро, наново умывался и свежий, бодрый приходил вниз; мать всегда была с какой-нибудь работой и всегда сидела у одного окна в своей гостиной, а по летам на длинной террасе, куда все приходили за приказаниями: и повар, и экономка, и швеи. С утра на той террасе кипела работа: приносились большие почвы с ягодами, все это чистилось, для маринада и варенья, летом не заготовишь — зимой гостей нечем кормить. Мать сама чистила, перебирала, сортировала, присматривала, как варится: экономка часто приходила с ложкой сиропа для пробы. Вся заготовка делалась пудами. В четыре подавался чай на балкон, что выходил в сад, он был уютнее террасы, полукруглый, с витыми лесенками по бокам, обвитый плющом. Матушка кушала чай всегда в своей маленькой чашке стаканчиком, с очень густыми сливками, с домашним постным хлебом. Эту часть дня мы проводили с мамой, играли или гуляли с ней. В гости к соседям она почти не ездила, дети и хозяйство отнимали все время: она выкормила всех нас. Вечером ложились рано, чтобы наутро опять приняться за обычные заботы...

Толстой смотрел на доброе и такое милое лицо любимой тетушки, а мысли его уносились в то далекое время, о котором рассказывала Мария Леонтьевна. Поражало его то, что так основательно, прочно жили всего лишь пятьдесят лет тому назад.

— Восемнадцатого июля, в день рождения деда Леонтия Борисовича, съезжался весь уезд. К этому дню задолго готовились: еще в марте начинали варить пиво, зарывали его в лед, чтобы ядренее было. И какое получалось пиво: во всем уезде нельзя было найти. Из «мертвого» угла, который был в подвале, заблаговременно вынимались старые наливки, подслащивались. В этот «мертвый» угол при рождении каждого ребенка зарывались наливки, чтобы распить на свадьбе; эти не трогались, хранились свято. Недели за две начиналась варка шипучек и водичек. Гости к восемнадцатому съезжались заблаговременно, за день, за два. Постарше и попочетнее размещались в доме и в дедовом флигеле, который был обмебилирован, как и дом, помоложе — в галерее и, наконец, в беседке, которая была не хуже любой нынешней загородной дачи. Гостям прежде всего предлагалась баня или купанье, по желанию, и гости, освежившись и отдохнув‚ могли забавляться, как хотели, без стеснения... Ты слушаешь меня, Леня? — неожиданно оборвала его размышления Мария Леонтьевна.