Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

— Тетушка, уж не хочешь ли ты совсем оправдать его. Ты говоришь, право, как адвокат на судебном процессе. Может, он и не потерянный человек и найдет свое место в жизни. Но…

— Помочь ему надо, Алеша. Поговори с ним. Он тебя послушает. Лучше Маши он никого не найдет. Пусть остепенится. Она простая, умная, в нужде жила, любовь ее осветила душу. Она сейчас как цветок. Богатых любовников побросала, продала все и пошла за Левушкой, он уж готов сделать предложение Гумилевской. Ну что ним делать, хватит ли сил переработать такого ветрогона.

Мария Леонтьевна надеялась, что самое страшное в жизни Левушки Комарова уже позади, что он одумался и начал новую серьезную жизнь. Как она была растрогана, когда Левушка чуть ли не на следующий день по приезде смиренно подошел к тетушке и сказал:

— Дайте мне работу, тетя, я не могу даром есть хлеб. Я хочу работать.

— Какая уж тебе работа. Отдохни сначала.

Но Лева настаивал, и Мария Леонтьевна поручила ему навести порядок в библиотеке.

— Поучись труду, Левушка, тебя этому не научили в детстве. Родителям было не до тебя, погрязли в светской суете. А вот деды твои ежедневно трудились на земле. Им скучать некогда было. Только бездельники скучают. Сколько за день-то народу явится, и всем им надо дать толковое указание, разъяснение, заранее все обдумать, чтобы потом потолковее объяснить. Наша колыбель — земля, на ней ты родился, к ней и вернись. А как нуждается наша земля в молодых руках. Не смотри, что именье разорено, все можно поправить, если с умом взяться за дело. Хочешь, можно черепичный завод оборудовать или заготавливать торф. Можно разводить грибные плантации, поставить это дело на широкую ногу. Я уж и каталог выписала за границей, говорят, шампиньоны хорошо идут. А лет через тридцать подрастет наш лесок, встанем на ноги, разбогатеем. Берись за дело, не успеешь оглянуться, как промелькнут эти тридцать лет, родовое именье спасешь, в труде и заботах сам человеком станешь. Только труд полюби. А пока ступай в библиотеку, давно пора там навести порядок.

Алексей видел, как разволновалась Мария Леонтьевна. Уж очень она хотела верить, что Левушка исправится и не будет причинять столько хлопот своей несчастной матери. Сколько же можно терпеть. Сначала муж, а теперь дети. То с одним, то с другим непременно что-то приключалось. Не знала добрая тетушка, что самые тягостные ее переживания впереди.

Лева Комаров за эту неделю успел объясниться в любви не только Гумилевской, поссориться с Машей и помириться, но и завлечь в свои любовные сети любимицу тетушки шестнадцатилетнюю деревенскую девушку. Узнав об этом, тетушка слегла. Никогда еще Алексею не приходилось так много переживать, столько разного входило в его душу.

Летом 1906 года городские волнения нашли свой отзвук и в деревне, вылившись в весьма своеобразную форму. Вскоре после приезда тетушки пришли мужики. Долго мялись в дверях, а потом вдруг один из них выпалил, что собираются ее палить, пусть она, дескать, не обижается. По деревне листки какие-то ходят, там написано, чтобы мужики палили господ. Вот в деревне и порешили гумна барские пожечь. Управляющий хотел было к становому ехать, жаловаться, но Мария Леонтьевна упросила его никуда не ездить.

— Стоит ли из-за гнилой соломы губить людей. Пускай пожгут. Все равно уж пора перебираться в Москву. Тем более, говоришь, гумна застрахованы.

Совсем по-другому воспринял весть о предстоящем поджоге Левушка Комаров. Сказался в нем господский норов, стал угрожать, что всех перестреляет, упрекал тетушку в попустительстве разбойникам, бросился отыскивать пистолеты и кинжалы, чем привел в неописуемый восторг всю тетушкину челядь. А сама Мария Леонтьевна не на шутку рассердилась на него, опасаясь, что он и в самом деле пойдет к мужикам считаться. Только Алексей спокойно наблюдал за всем происходящим: уж больно все выглядело опереточно, не всерьез. Он-то хорошо знал, что Лева Комаров быстро воспламеняется, но еще быстрее остывает. Он может наобещать с три короба и тут же позабыть про свои обещания. Все средства хороши для него, лишь бы хоть минуточку покрасоваться в своих собственных глазах. Особенно любил он жаловаться на то, как его, бедняжечку, совращали женщины, опустошали его душу и бросали его, как ненужную тряпку, предварительно выжав из него все соки, как он прошел через всю грязь, пороки, которые унесли его молодость. А как он мечтал о красивой и благородной жизни, полной трудов и вдохновения. Подлый лицемер! Прикидывается несчастным, а сам два года жил с пожилой светской мегерой и промотал триста тысяч ее денег, а потом, брошенный мегерой, прикинулся несчастным и разорил эту Муньку, промотав все ее сбережения. И за что она, дура, полюбила его? Да ну их... Но как ни уговаривал себя Алексей не думать о них, он постоянно в мыслях своих возвращался к судьбе двоюродного брата и тетушки Маши, взявшейся исправить его. Сколько в ней доброты, терпения, ласковых слов...

Через три года Алексей Толстой во всех деталях и подробностях вспомнит эту неделю в Тургеневе и воскресит ее в своей первой повести «Неделя в Туреневе».

Осенью же 1906 года, вернувшись в Петербург, он снова садится за учебники: «...Экзамены — тот камень на пути, который нужно обязательно свалить. Теперь сижу и готовлюсь к экзамену целые дни, вначале было трудно, так как все-таки два года не брал в руки книг, — теперь же ничего». А через несколько месяцев он снова поймет, что нет у него желания быть инженером-технологом. Его манила своей неизведанностью судьба художника. Он внимательно следит за новинками в литературе и искусстве, много читает. И снова начал писать стихи в духе модного тогда символизма. Зимой 1906/07 г. он написал около ста стихотворений символистского толка, издав их за собственный счет в количестве пятисот экземпляров. «Собравшему жатву весело смотреть на зеленые всходы на ниве, в которую вложил он столько любви и крови», — писал он в апреле в дарственной надписи на книге одному из своих знакомых.

Вскоре после выхода книги «Лирика» Алексей Толстой почувствовал, что она не дает ему удовлетворения. Если бы хоть несколько лет назад... Он опоздал. Лирические стихи подобного толка уже не пользовались успехом. Их даже не принимали всерьез. Особенно в Петербурге. Если б шикали, ругали, он все бы это выдержал легко. Но Алексей Толстой стал замечать несколько ироническое отношение к своей поэтической продукции. Вот что губительно сказывалось на его творческом настроении. Не раз ему приходилось слышать и читать, что лирик — это самое гордое и своенравное существо, всегда и во всех странах провозглашавшее свое непременное кредо: «Я так хочу». И Алексей Толстой стремился выразить свое собственное мироощущение, свою свободную волю и чувства, свой способ восприятия мира. Пусть мир не принимает его, лирический поэт не нуждается в этом признании. Он может стать певцом этого мира и может стать демоном, проклинающим его. Поэт совершенно свободен в своем творчестве. И он следовал законам своего времени. Так почему же иронически отзываются о его книжке? Чем же она хуже других? А он-то так радовался выходу своей первой книги...