Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

И все-таки что-то угнетало его. Особенно в зимние ночи он ощущал какое-то странное состояние. То ли от того, что камины ничуть не греют, а только дразнят, то ли от пестроты переживаний, но Алексей вскоре почувствовал себя неуютно в Париже, одиноким, никому не нужным. И он уговорил Софью поехать вместе с ним в Бордо, к Комаровым. Его двоюродный брат Саша Комаров служил в русском консульстве. Вместе с ним в старинном замке за городом жила и его сестра Катя Комарова, с которой Алексей был очень дружен. Алексей знал, что она была тяжело больна, надо было навесить ее.

Дорога в Бордо отняла не много времени. Старинный замок показался Алексею таинственным и мрачным. Сколько, видно, здесь происходило веселого и трагического, сколько поколений сменилось в нем.

За обедом вспоминали Петербург, Россию. Комаровы расспрашивали о Париже, об их впечатлениях.

Алексей Толстой и Софья рассказали о том, где они были, что видели. Перед своими близкими Алексею нечего было скрывать: хорош Париж, но Россия лучше.

— Ты знаешь, Катя, — говорил Алексей, отвечая на вопрос своей сестры о том, чем он занимается сейчас, — меня поразило то, что интересы людей здесь как-то чрезвычайно сужены, мало интересных людей, и те не много дают развитию, а главное, нет русских книг... Вообще, посмотрев Европу, полюбишь и оценишь Россию. Даже если б я хорошо знал французский язык и был бы в самом интеллигентном обществе французов, то и тогда вряд ли бы почувствовал себя хорошо. Все чужое: язык, нравы, порядки, постоянная толчея на улицах. И как здесь чувствуешь, что все продается и все покупается. Слава, успех, любовь... Нигде не относятся к искусству так свято и по-детски наивно, как в России.

Возвратившись из Бордо, Алексей и Софья получили от художницы Е. С. Кругликовой приглашение побывать у нее.

Толстой уже хорошо знал, что улица Буассонад, где жила Елизавета Сергеевна Кругликова, находилась на левом берегу Сены, в Латинском квартале, в центре студенческой, научной и художественной жизни Парижа. Рядом бульвар Монпарнас с его знаменитыми кафе — Ротондой и Клозери де Лила. Недалеко и бульвар Сен-Мишель, Сорбонна, Академия художеств и Академия наук, Пантеон, расписанный известными художниками XIX и начала XX веков.

Их встретила сама хозяйка, худенькая, живая как ртуть. Изменчивое, подвижное лицо, коротко подстриженные волосы, костюм полумужского покроя, энергичные жесты, всегда выразительно и точно поясняющие недосказанное, широкая улыбка и постоянная готовность слушать собеседника сразу пленили Алексея Толстого [3] В 1916 году в Петрограде вышла весьма примечательная книга «Париж накануне войны, в монотипиях Е. С. Кругликовой». Доход от продажи этой книги предназначался на оказание помощи русским художникам, застигнутым войною во Франции. Инициатором и составителем ее явилась Елизавета Сергеевна Кругликова. До этого, может быть, мало кто знал ее в России, но те из художников, писателей, артистов, кто побывал до войны в Париже, непременно бывали у нее в мастерской. Редкостные человеческие качества Е. С. Кругликовой, ее доброта, ум, глубокое знание парижских нравов и быта, поставили ее в центре «русской колонии» в Париже. .

В мастерской Кругликовой Толстой и Софья познакомились с М. А. Волошиным, Л. В. Шапориной.

На стене — портрет. На густо-розовом фоне — женщина в широкополой черной шляпе с меховой отделкой, черном костюме с белым воротничком. Зоркие, нестареющие глаза василькового цвета суровы, холодно вглядывающиеся в даль, губы твердо сжаты, выдавая решительность и строгость. Весь ее облик выражает скорее мужской характер.

Собравшиеся в мастерской дружно посоветовали Алексею Толстому сходить в парикмахерскую: в Париже вовсе не обязательно выглядеть петербургским интеллигентом. Сводить Толстого в парикмахерскую тут же вызвался Максимилиан Волошин.

— Поразительная женщина! — сказал Алексей Толстой. — Как хорошо у нее...

— Да, Елизавета Сергеевна — очень душевный человек... Стоит русскому юноше явиться на улицу Буассонад, семнадцать, как через полчаса беседы с хозяйкой дома Париж становится уже для него менее жутким и чужим, как он получает возможность более «интимно» разбираться в его пестром многообразии, уже он знает и где ему жить, и где работать, и у кого учиться...

— Да и Соня сразу почувствовала к ней доверие, стала расспрашивать ее о художественных школах, куда ей лучше поступить...

— В Париже много школ, тут можно и ошибиться... И советы Елизаветы Сергеевны тем более ценны, что в сущности она не принадлежит ни к одному из толков художественного павильона и в то же время интересуется в одинаковой степени всем, что есть в нем живого. Зато страстно ненавидит она, всей своей душой, всякий штамп, рутину. Сама Елизавета Сергеевна очень своеобразный и очень парижский художник. Она той же семьи, как Стейнлен, Валлотон, Рафаэлли, другие «певцы парижской улицы». Для нее не существует иных задач, кроме возможно более жизненного фиксирования уличной суеты, лиц улиц и уличных лиц. Нужно видеть, какой чисто охотничьей страстью дышит ее лицо, когда она с альбомчиком в руках мешается в толпе бульварных гуляк, посещает кабачки, цирки, фуары, скачки, иллюминации и всю ту милую чепуху, в которой выражается неунывающая радость жизни истинных сынов и дочерей Парижа, ничто ей не страшно, ничто не может се испугать или озадачить. В толпе она как рыба в воде, и чем шумливее, чем гуще толпа, тем ей веселее, тем больше ей материала для наблюдения, для зарисовывания... А вот и парикмахерская...

Вскоре Толстой и Волошин вернулись в мастерскую Кругликовой. Все были поражены — настолько Толстой был неузнаваем. Исчез облик петербургского интеллигента: бородка клинышком и усы были сбриты, волосы причесаны на косой пробор, на голове вместо фетровой шляпы лихо держался цилиндр.

Все дружно рассмеялись при виде преображенного Толстого. Больше всех смеялась Софья Дымшиц.

А. Н. Толстой еще в Петербурге слышал о Е. С. Кругликовой и о том, что в ее мастерской на улице Буассонад, 17 бывало много русских людей, приезжавших в Париж: Мечников и Максим Ковалевский, Плеханов и Бехтерев, Бальмонт, Белый, Брюсов, Дягилев, Волошин.

В ее мастерской всегда кто-нибудь оставался работать, когда она уезжала из Парижа. Оставался Волошин, работал художник Б. Н. Матвеев.

В мастерскую собирались не только повеселиться, поговорить на текущие темы, поспорить об искусстве, прочитать стихи. Бывали здесь и серьезные научные сообщения, так, например, Мечников сделал доклад о радии. В мастерскую Е. С. Кругликовой Мечникова привела его жена, художница Ольга Николаевна Мечникова.

В мастерской Е. С. Кругликовой бывал часто Волошин. Вот что писал художник Б. Н. Матвеев: «Был на вечере у Кругликовой. Там было много народа: компания французов, в которой участвовал и я, устроила шарады в лицах. Было слово «Волошин». А целое, то есть самого Волошина, представлял я, загримировавшись очень удачно. Я сопел, как он, и читал его стихи».