Анна Блинова - Экран и Владимир

— Нет, я вообще не помню, чтобы Володя какую-то свою роль не любил. Он и эту роль любил, и в работу погружался, и интерес к ней испытывал. Иначе и нельзя! Может быть, издержки надо отнести за счет сценария и режиссуры. У Юнгвальд-Хилькевича большого опыта в те времена еще не было. Но потом-то он доказал, что может ставить очень интересные фильмы в жанре приключенческом: профессиональные, красивые, зрительски увлекательные. В «Опасных гастролях» тоже элементы такого есть, но это лишь начало режиссерской темы Хилькевича. Сегодня у нас есть интересный в своем жанре Юнгвальд-Хилькевич. Но у нас больше нет Владимира Высоцкого.

— Я родом из Одессы. Поэтому, когда поступила в ГИТИС на актерское отделение, жила в студенческом общежитии, на Трифоновне. Впервые увидела Володю Высоцкого в 1957 году, — такого экспрессивного юношу, всегда чистенького, аккуратненького, в неизменном в то время буклированном пиджаке. Он жил напротив нашего общежития, у Рижского вокзала. Я, — и мы все, — не думали тогда, что он станет такой крупной величиной, мы только вступали в жизнь.

Мы собирались часто, и он был в нашей компании, он был наш. Пел, играл на гитаре. В то время — пел блатные песни, или, как он позже их называл, дворовые, с традициями городского романса, отличающиеся простотой изложения и однонаправленностью темы в сюжете. Но тогда мы не думали о таких литературоведческих терминах, как традиции городского романса, и большинству из нас нравился, например, гораздо больше Стасик Сорокин, который пел, действительно самые настоящие романсы и, — хорошим голосом. Володя то и дело хватался за гитару, прерывал Сорокина в ажиотаже, и тогда мы все дружно кричали: «Замолчи, перестань, дай послушать Стасика!»

Володя хрипел уже тогда, только совсем немного. Но и такого хрипа было достаточно, чтобы мы, — и я тоже, — испытывали недоумение: как он будет с подобным голосом существовать на сцене? Но, как видите, он создал даже свой неповторимый стиль из той особенности, которая в иных условиях и у другого человека считалась бы просто-напросто очень досадным недостатком или даже препятствием для актерской профессии.

Как человек Володя был прост в отношениях, очень добр, тонко чувствовал не только настроение, но и сущность каждого. Мне кажется, — нет, я твердо уверена в том, — что ему достаточно было лишь немного поговорить с человеком, и он уже знал о нем все, видел его наскозь, как своеобразный духовный рентгенолог. В связи с этой его чертой между нами однажды произошла сцена, которую я, пока жива, никогда не забуду, за которую простила бы ему все, если б когда-нибудь в чем-нибудь он был бы предо мною виноват, — правда, вины за ним в отношении меня не знаю никакой.

Итак, — я иду по улице, в кармане нет ни копейки денег, даже на хлеб нет. Зарплата у меня, актрисы театра имени Станиславского, 69 рублей в месяц. Вижу Володю, он куда-то очень спешит. Но, — приостановился, спросил, как поживаю. «Ничего, нормально», — «До свиданья, Лина», — «До свидания, Володя». Пошли в разные стороны. Вдруг — он возвращается, догоняет меня, кладет мне в руку три рубля: «У меня тоже не густо, больше нету. Но ты, по-моему, сегодня даже и не завтракала!». Как это он узнал?. По голодным глазам моим? Я сжала эту трешку в кулаке, вымолвила «спасибо» и только через минуту очнулась, чтобы посмотреть ему вслед. Я-то ведь знала, что он живет, в основном, тоже на малую зарплату актера театра имени Пушкина. Три рубля в те годы! Я могла их растянуть на целых два дня, правда, очень скудного пропитания, но именно на те два дня, которые отделяли меня от следующей получки.

Помню один забавный случай, связанный у меня с Володей, — в 1962 году. В те дни мы были в ссоре с Олегом Александровичем Стриженовым, за которого я потом, спустя долгие годы вышла замуж. Мне было грустно, и я решила пойти в Дом кино на мероприятие, на какую-то премьеру. Прихожу. Вижу — Володя. Он подбежал ко мне с таким радостным выражением лица, такой оживленный: «Лина, я могу тебя познакомить, — знаешь с кем?! — с Олегом Стриженовым! Хочешь?!» И «познакомил». И это было очень смешно, потому что мы знали друг друга уже давно, задолго до этого вечера, и вообще, — нам пора было мириться… Однако, на полном серьезе, комедии ради, мы «знакомились» друг с другом «впервые»!

Я долго посещала знаменитую компанию Левона Кочаряна, Утевского, Кохановского и других, — там было много интересных людей. Но потом и компания распалась, и я за Ивана Александровича Пырьева замуж вышла. И о Высоцком я несколько лет ничего не слышала. Конечно, какие-то наши актерские, кинематографические новости о нем не могли не «просочиться», но я выключилась из всего, что не касалось Ивана Александровича, фильмов, съемок, нашего с ним дома. Тем более, что Иван Александрович побаливал, и я старалась уделить ему наибольшее время и внимание.

Осенью 1967 года в Москве гастролировал театр Товстоногова, и мы с Иваном Александровичем были на одном из спектаклей. А после — заехали на часок в гости к знакомым. Там ставили пластинки. Я услышала: «Ну, и дела же с этой Нинкою…». Голос певца показался мне знакомым, текст, — выразительным, своеобразным, — особенно для того времени. Я спросила, — «Кто это?» Хозяева поразились: «Как, ты не знаешь?! Это ведь Владимир Высоцкий, это номер один, талант, знаменитость!»

Когда не стало Ивана Александровича, ко мне в дом зачастила добрейшая женщина, актриса из театра Вахтангова Варвара Александровна Попова. Она меня поддерживала, во многом помогала мне. Приходил и Володя по старой памяти Трифоновки и Кочаря-новской компании, — вообще, — по старой дружбе. Он все перебирал струны гитары и пытался петь для Поповой: «Варвара Александровна, Варвара Александровна, я Вам спою!». Но она, любительница классики, Большого театра и бельканто, при первых же звуках любой Володиной песни приходила в шоковое состояние. Что говорить, — Володя — не бельканто, но никогда на чужой стиль и не претендовал. У него была своя, совсем особенная стезя.

Однажды наступил день, когда я уезжала в Ленинград, на премьеру в Доме кино фильма «Братья Карамазовы». В квартире моей я оставила Володю Высоцкого и Игоря Кохановского, не боясь никаких нежелательных последствий, а даже радуясь тому, что в квартире кто-то поживет в мое отсутствие. Когда я вернулась, — очень скоро! — в Москву, я не поняла, в чей же дом я попала, — такой вид имело мое жилище. Володя отчаянно извинялся, показывал стихи, которые мне посвятил, пока я была в краткой отлучке, но я молчала и только руками отмахивалась. Потом он ушел, и я принялась за уборку. Выбросила массу бутылок из-под шампанского, кучи окурков, подмела пол, помыла пепельницы. Увидела и стихи, посвященные мне и лежащие возле телефона. Но я так была на Володю сердита, что изорвала листок в мелкие клочья. Увы, — сделанного не воротишь. Через много лет я как-то приводила в порядок свои бумаги, складывала в разные ящики документы: по темам. И вдруг, разбирая содержимое шкатулки, увидела старый пригласительный билет, а на нем, — написанные Володиной рукой стихи, посвященные, — … нет, не мне, а Марине Влади. До сих пор не знаю, как с ними поступить…