Анна Блинова - Экран и Владимир

— Александр Васильевич, так Вы считаете, что эти свои колебания, соблазны и преодоления Симонов спроецировал на Четвертого?

— Конечно. Пусть они утрированы в пьесе, но чем больше личного опыта писатель вкладывает в создаваемый образ, тем больше у него надежды сделать его убедительным.

…Снять фильм «Четвертый» по пьесе изъявил желание Александр Столпер. Это было уже пятое произведение Симонова, экранизированное его другом Столпером.

Пригласили хороших актеров: Армена Джигарханяна, Маргариту Терехову, Юрия Соломина, Льва Дурова и совсем молоденькую Татьяну Васильеву. Даже Марис Лиепа долго и лицедейски танцевал в кадре, выражая в своей суперпластике духовное состояние героя.

Роль Четвертого Высоцкому предложили сразу и безоговорочно, в этом случае конкурентов у него не было.

Художником по костюмам на фильме была Ганна Владимировна Ганевская.Она вспоминает:

— Столпер любил актеров, и они любили его. Он бы не смог работать с человеком чуждым, не понимающим или не любящим его. Вы работали во ВГИКе и, может быть, помните эти огромные, темные глаза, прекрасные, всегда заглядывающие Вам в душу с нежностью и корректным вниманием? Столпер взглядом сокращал расстояние между собой и актером, между собой и собеседником, заставляя людей совершать достойные поступки. Именно так, не навязывая свои режиссерские директивы, он общался с каждым, с кем работал. Он видел актера, видел и его возможности. Высоцкого пригласил, потому что знал, что Четвертого не сыграет тот, кто сам — не Четвертый. Этого сыграть нельзя, этим можно только быть или не быть, иметь хотя бы задатки, — или не иметь.

— Что же, Вы считаете, что Высоцкий — карьерист? Приспособленец, конформист, как этот Четвертый? Он, который всегда рисковал всем, вплоть до свободы? И не шел на компромиссы, а был храбрым, решительным, принципиальным? Может быть, Вы за что-то на него сердиты? Были очень не дружны?

— Я, конечно, не могу сказать, что мы дружили. Я вообще наблюдала его в основном издали. Неофициальная встреча у нас была одна-единственная, на «Живых и мертвых» еще, в один из промозглых, осенних дней, когда мы основательно замерзли все. Ну, и наварили картошки, выпили «горячительного», согрелись. Он пел нам тогда… А вообще общались только по делу, без рассказов, чаепитей и прочих «питий». И возраст, и характеры, и отношение к жизни у нас были разные. Но это не значит, что я могу к нему быть несправедливой. В нем на самом деле заложено так много не вяжущихся друг с другом особенностей, что это просто трудно представить в одном человеке, в одном организме. Не стану утверждать, что он был «близнецом» того Четвертого, которого сыграл в нашем фильме. Но биологические зачатки не могли не быть. Я вообще уверена в том, что у человека, у актера непременно есть биологические зачатки того субъекта, которого он играет. Но это, конечно, мое мнение, я никому его не навязываю. Имея такие задатки, даже в малой степени, актер их развивает, раздувает на требуемое время перевоплощения в искомый образ. Для этого он начинает шаманить, камлать — перерождаться. А вот как он перерождается, это его, актерское, человеческое дело. Шаманство большого актера я вообще отнесла бы к действам необъяснимым. И сами «шаманы» не могут ничего объяснить. Массальский, — кстати, мастер Высоцкого по Школе-студии МХАТа, — например, проделывал волшебства с костюмами. Костюм при первой примерке мог быть ему велик или мал, но он умел так его надеть, что это было как раз то, что надо. Мы смеялись: Массальский «договорился» с костюмом. Но это ремарка в сторону от фильма «Четвертый»!

— Вернемся к «Четвертому» — нам пора. А за красивую ремарку — спасибо. Я хотела бы спросить Вас, — что это за среда, в которую художник погрузил фильм? Условность?

— Да, это явная условность. И даже не среда, а какое-то отсутствие среды. Барак для военнопленных, например, это — ангар бывший. Он сделан из железных листьев, с подтеками и ржавчиной. Просто такой вот символ концлагеря. Квартира Кэтрин, бывшей жены Четвертого, построена с претензией на среднюю американскую квартиру. Правда, это уже не условность. Но в целом фильм — условно-плакатный…

— Потому что это — чистая публицистика, так любимая Симоновым?

— Да. И еще потому, что мы не хотели делать липу с претензией на заграницу, на зарубежную атмосферу, архитектуру, натуру. Хватит и того, что актеры были не зарубежные… Ведь большая часть нашей кинопродукции выглядит смешновато, когда мы стараемся стать похожими на американцев, французов…

— Высоцкий сразу согласился играть Четвертого?

— Что сказать по этому поводу? Главных свидетелей давно нет в живых, ни Симонова, ни Столпера, иначе к ним Вы бы и обратились с этим вопросом. Но я не погрешу против истины, если вспомню, что Высоцкий не был избалован предложениями на главные роли. К тому же, — это общеизвестно, — он очень любил кинематограф, его мобильность, выдумки авторов и актеров, колоссальные технические возможности по сравнению с театром. Популярность у него, конечно, была самая высокая в стране, но кто же стал бы протестовать против «лишней» популярности, которую дает кино?

…Впервые мы видим героя Высоцкого в бараке фашистского концлагеря. Трое его друзей, с которыми вместе он попал в плен — Дик, Второй пилот и Штурман, — собираются к лагерному начальству. Им тайно сообщили, что утром все заключенные, ввиду отступления немцев, будут расстреляны. Тогда они разработали трагический план: отвлечь на себя внимание начальства, войдя в кабинет, а в это время все смогут совершить побег через заранее вырытый подкоп. Трое идут на верную гибель, а герой Высоцкого, — он радист и когда-то летал с ними в одном экипаже, — предлагает себя Четвертым. Слово принимает иной смысл: он не останется в живых, этот Четвертый, погибнет с теми тремя. Но трое не взяли его, чтобы начальство не усмотрело ничего подозрительного в такой многолюдности. Трое уходят. Четвертый бежит со всеми узниками барака и в результате остается в живых: слову Четвертый возвращается его первоначальный смысл.

Прошли годы. Мы застаем этого человека уже отнюдь не в лагерном тряпье, а в щегольском английском костюме, человеком с виду благополучным, даже преуспевающим. Но взволнован он не меньше, чем перед тем, давним решением в бараке: идти Четвертым. Оказывается, вчера вечером его остановил «Человек, когда-то знавший Его» и заклял: ты летишь в Европу — «пробей» там в газете сообщение о том, что новый американский самолет должен лететь в Пакистан через Россию. Если его зафиксируют в небе русские, то быть беде. О полете должно стать известно через печать, и тогда самолет, конечно, не полетит. Это-то нешуточное требование и вывело из равновесия Четвертого.