Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Это та самая математика — «побочное обстоятельство», спасшее ему жизнь! И тем не менее, в «Архипелаге» он прошел мимо этого! Такой факт мог показаться противоречащим утверждению автора, что находящиеся в заключении, «обреченные на смерть измором, были забыты обществом, и вне лагерей НИКТО не выступил против репрессий» (Письмо IV Съезду писателей, 16 мая 1967 г.). Разве теперь не понятно, почему Солженицын с таким упорством протестует против цитирования мной его писем?

И все же я процитирую еще одно — то самое, которое, по словам автора «Теленка», я «клала доносно на стол суда» (стр. 389). — Письмо от 27 августа 1970 года, в котором муж сообщал мне о предстоящем рождении ребенка, о неизвестной мне женщине, и оставлял за мной право решения возникшей сложной ситуации (именно это последнее обстоятельство заставило меня показать судьям страницу этого письма. Ибо вся моя борьба на судах сводилась, собственно, лишь к одному — чтобы муж сдержал данное мне в этом письме слово!)

Но сейчас речь не о том… «При всех обстоятельствах ты можешь гордиться нашим долгим лучшим прошлым, — писал муж, — оно — твое, ты можешь с полным правом писать свои мемуары — как бы ни пошло дальше, что б ни было впереди. И да не испортим прошлого недостойным поведением сейчас!» (то же письмо — от 27.8.70).

Где же в «Теленке» это наше «долгое лучшее прошлое»? Пусть бы его не было — но тогда незачем давать и настоящее\ А на него-то Солженицын не жалеет страниц! Одному нашему разговору на перроне вокзала он отводит 6 страниц. Тогда как для моего участия в нашем с ним «долгом прошлом» не наберется и полстранички… Зато в этой малости сможет поместиться ложь обо мне! Ну, не будем голословны!.. Проследим тот редкий пунктир, касающийся меня — то явно (реже), то скрыто (чаще) тянущийся через весь текст «Теленка» до того, как он превратится в жирную линию — ее Солженицын посмеет провести в декабре 1973 года (месяц, когда на Западе выходит «Архипелаг», когда кара — неминуема), когда предчувствие подскажет ему, что никогда больше не придется ему смотреть мне в глаза, а значит, и не получить от меня звонкой заслуженной пощечины. Эта жирная линия будет кощунственно символизировать собой черту, подведенную подо всей нашей жизнью. Разве после этого Светлова не получит права поехать с ним на Нобелевские торжества? за получением нобелевских наград? Уж она-то какое геройство проявила во время его односуточного ареста! 10 лет ожидания его мною — пустяк по сравнению с этим! 14 лет совместной жизни со мной, все созданные Солженицыну условия, позволившие ему написать то, за что эта Нобелевская премия была присуждена — пустяк! «Ты служила русской литературе!» — попытается утешить он меня. Кто-то послужил русской литературе, кто-то был вознагражден за чужие заслуги — какое это имеет значение на фоне стольких миллионов погибших в лагерях?.. Все свои неблаговидные поступки Солженицын легко списывает именно таким образом. Во имя этих миллионов! Как будто они просили его не только поставить им памятник, но и не стесняться в средствах для достижения своих целей! Лишь в произведениях Солженицына — отнюдь не в поступках — можем мы прочесть: «чем выше цель — тем выше должны быть средства»!

Но у Солженицына нет выхода! Он совершил в своей жизни ошибку, которую давно уже не властен исправить! и мне его по-человечески и в память своих прежних чувств к нему жаль, очень жаль! Не убери он меня, моих заслуг из своей памяти, из своей жизни — как же ему жить-то? испытывая постоянно муки совести… Человеку-писателю, который столько в своих и художественных, и публицистических произведениях писал о совести, что читатели уже просто устали об этом у него читать!?!?!?!?

Только не поймите меня превратно! Солженицына можно понять! Но издателей понять невозможно! Ведь я-то — живой человек! и каково мне жить оклеветанной?.. И каково думать, что если Солженицын войдет в историю, мне суждено остаться рядом с ним, увиденной в кривом зеркале???…

ПИСЬМО Н. РЕШЕТОВСКОЙ И. ЗИЛЬБЕРБЕРГУ 25.6.83

Илья Иосифович!

Случилось так, что я прочла Вашу книгу через 7 лет после ее опубликования. Весьма сожалею об этом. Возможно, прочти я ее вовремя, я сумела бы Вам ответить тотчас же, хотя и нахожусь, как Вы выражаетесь, на «периферии»… И заступилась бы при этом не только за себя, высказываясь о которой, Вы изменяете своей порядочности, в которой так уверены, но и за Александра Исаевича, критика которого Вами в значительной степени справедлива, и тем досаднее, когда Вы отходите от правды.

Но все же прежде мне хочется выразить крайнее удивление, что Ваша книга увидела свет: столь обличающей моего героя книги мне не приходилось больше читать. (Я не беру в счет книг Ржезача и Яковлева, потому что там написана чистейшая неправда, и всякому умному человеку ясно, что все это ересь и бульварщина).

Описывая «сентябрьскую историю» 65-го года и ее предысторию, Вы либо сознательно, либо бессознательно, но совершенно исказили особенно ее предысторию. Прежде всего Вы спутали годы! Год 1964-й, когда 20 июня мы с Вами познакомились накануне того, как отправились в первое автомобильное путешествие с доктором Зубовым. И год 1965-й, когда были произведены обыски у Теушей и у Вас. У Вас все получилось очень гладко: Александр Исаевич знал, что Вениамин Львович отдал Вам материалы (даже якобы показал, что они у Вас, 20 июня!) На самом деле Александр Исаевич и летом 65-го года не подозревал, что Вениамин Львович не отдал ему вместе со всем ранее у него хранимым каких-то материалов, содержание которых он узнал лишь из протокола Вашего обыска, который Сусанна Лазаревна привезла на квартиру к нашей общей знакомой (за ней на машине ездила я!). Уже взятие «Круга» он воспринял трагически, а взятие остальных материалов было для него невероятным ударом. Как Вы могли судить о силе этого удара, если не читали «Пира победителей»?.. «Пира победителей», который перевернул всю его писательскую судьбу, ибо «Раковый корпус» не был напечатан, потому что он был написан автором «Пира победителей»! Как смеете Вы, утаив главное (что Вениамин Львович забыл вложить читанные им материалы в тот сундучок, который забрал у него Александр Исаевич весной 65-го), обвинять Александра Исаевича в отходе от Вениамина Львовича? Я лично всегда считала, что Александр Исаевич должен был взять на себя часть вины, не проверив содержимое сундучка, даже не спросив у Вениамина Львовича, всё ли на месте (ему не пришло в голову, что могло было быть не так!). Но это уж особенность характера Александра Исаевича, которой, разумеется, хвастать не приходится. Он не умеет быть виноватым, чувствовать себя виноватым ! За это можно его ругать, но с учетом этого его качества можно понять его отход от Вениамина Львовича, — именно от Вениамина Львовича, а не от Теу-шей. Другое дело, что Сусанна Лазаревна не хотела отделять себя от мужа (мы не раз говорили с ней об этом, ибо я всегда переживала этот разрыв и сама не прекращала общения с Теушами). У Вас отход Александра Исаевича вызвал возмущение. У Теушей — только боль, вполне понятную, но не возмущение (Вы это подчеркиваете! — стр. 91). Почему же поведение Александра Исаевича не вызвало возмущения у Теушей? Да потому что они знали то, чего, возможно, не говорили Вам: что Вениамин Львович не положил назад того, что прочел, что он спохватился, наткнувшись на эти материалы перед летним отъездом в 65 г., и не нашел другого выхода, как отдать их Вам, о чем Александр Исаевич не имел — повторяю — никакого понятия! У Вениамина Львовича была изъята одна работа, только олухи могли счесть ее антисоветской (еще асоветской, аполитической — куда ни шло!). У Вас же взяли произведения Александра Исаевича резко антисоветские, за которые Александр Исаевич мог (так он думал, во всяком случае!) поплатиться головой! Чего стоит каждое из того, что было взято! — «Сердце под бушлатом»! «Республика труда»! («Олень и шалашовка» были ее смягченным вариантом!) и, наконец, «Пир победителей»!!! Александр Исаевич ждал не только высылки, он каждодневно ждал повального обыска и ареста! Стал бояться жить дома в Рязани (истоки нашей семейной трагедии! (Вениамин Львович сам давал читать свое произведение, хотя и малому кругу лиц. Александр Исаевич почти никому вообще не давал читать ни «Сердце под бушлатом», ни «Пир победителей»!) Вениамин Львович представлял собой исключение как хранитель всего этого!) Можно винить Александра Исаевича за то, что он не простил Вениамину Львовичу того, что он не положил в сундучок то, что читал, но нельзя обвинять его в предательстве! Никак нельзя! А Вы делаете это (стр. 91)! Вениамин Львович, вероятно, понимал, что изъятие произведения Александра Исаевича гораздо страшнее его единственной рукописи (в отличие от Вас, не читавшего вещей Александра Исаевича, взятых у Вас, произведение Вениамина Львовича я хорошо знаю!), и потому и говорил Вам: «А вы попробуйте встать на его место!» Не читая «Пира победителей», очень легко (но и легковесно!) назвать его «писком-протестом двадцатилетней давности» (стр. 91)!? Как смеете Вы судить о вещах, которых не знаете? не читали?