Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

При внимательном чтении мадам де Броссе увидела бы историю трудной, сложной, порой противоречивой жизни двух людей не совсем обычной судьбы, а не «поклоны и пинки» («coups de chapeau, coups de pied de l'ane»), порожденные одним лишь чувством ревности.

Меня вообще удивляет сам принцип такого подхода к мемуарному труду. Жизнь гораздо содержательней и богаче примитивных схем, которые можно охарактеризовать одним из затасканных ярлычков.

Мне кажется, что мадам де Броссе отошла от традиций французского читателя, глубоко любящего литературу, которого я считаю, наряду с русским, самым внимательным и понимающим читателем в мире.

В заключение я хотела бы сообщить Вам, что интервью, данные мной представителям иностранной прессы, далеко не всегда доходили до читателя — видимо, из почтения к «L'image de marque de Soljenitsyne… dans nos pays democratiques». Хорошо впечатление, которое приходится поддерживать такими методами, не говоря уж о том, что это создает определенное представление о «свободе слова»!

Надеюсь, что «Пари-Матч» развеет мой скептицизм в этом вопросе.

С уважением, Решетовская

23 марта 1977 г.

«Frau Natalja Reschetowskaia… werde in naher Zukunft einige Kapitel aus ihren Memoiren publizieren. Das ist ihr gutes Recht».

ИНТЕРВЬЮ КОРРЕСПОНДЕНТА АПН с Натальей Алексеевной Решетовской

АПН: — Что побудило Вас написать свою книгу?

Решетовская: —В своей жизни с Солженицыным в течение долгого времени я вела дневники, а также своего рода «фотодневник», заполняя целые альбомы нашими любительскими снимками. Я собирала и классифицировала текущую переписку мужа, постепенно приводила в порядок его письма прежних лет. Я все сильнее и сильнее чувствовала, что этот обширный материал необходимо не только систематизировать, но и сплавить воедино.

Муж одобрительно отнесся к моему замыслу, особенно после того, как прочел некоторые главы моих записок. Это было еще в 1969 году.

О том, когда, где, кем и как будет издан мой труд, я не задумывалась. Муж подбадривал меня: «Когда-нибудь цены не будет тому, что ты делаешь». Даже в письме Александра Исаевича ко мне от 27 августа 1970 года — в том самом, с которого началась наша драма, — были такие строки: «При всех обстоятельствах ты можешь гордиться нашим долгим лучшим прошлым, оно — твое, ты можешь с полным правом писать свои мемуары — как бы ни пошло дальше, что бы ни было впереди».

После того как силою обстоятельств мы расстались, я свою работу над воспоминаниями не оборвала. По-прежнему осталось желание рассказать о не совсем обычной судьбе двух людей, во многом определившейся суровостью времени и своеобразием характера, по крайней мере одного из них. Прибавилось и новое: эта работа стала для меня как бы продолжением трех десятилетий нашей с Солженицыным жизни.

Быть может, моя книга еще долго не увидела бы свет. Будь я мужчиной, возможно, я просто посмеялась бы над россказнями обо мне на Западе, да и у нас. Но женщине оказалось не под силу вынести все это.

Так, например, в ноябре 1971 года западногерманский журнал «Штерн» поместил статью, которая почти полностью была перепечатана нашей «Литературной газетой» (12 января 1972 года). В этой статье «Штерн» превратил моего отца — донского казака — в «еврейского торговца» («eine judische Kaufmanstochter») и поселил меня почему-то в Ростове, откуда я переехала в 1956 году к «хорошо оплачиваемому учителю математики в средней школе». («Nachdem ег dort eine anstandig bezahlte Stelle als Mathematiklehrere erhalten Hatte»).

Этого «Штерну» показалось мало, и в подписи к фотографии я уже «возвращаюсь к мужу, когда он стал знаменитым» («als er beriihmt wurde»), в то время как на самом деле я вернулась к безвестному недавнему заключенному.

АПН: — Простите, кажется, он был в ту пору сельским учителем, — а Вы… Решетовская: —… доцентом в институте… Известность же пришла к Солженицыну через 6 лет после нашего воссоединения.

Не пожалев времени, Александр Исаевич подробно опроверг множество утверждений «Штерна» в своем интервью корреспондентам «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост» (30 марта 1972 года), однако обошел молчанием все те нелепости, которые относились ко мне. Когда я позже упрекнула его за это — он пообещал мне «посмертную реабилитацию». Увы, такой срок меня не мог устроить.

Масло в огонь подливали выходящие на Западе биографии Солженицына, особенно американская (авторы — Дэвид Бург и Джордж Файфер) и статьи типа публикаций Жореса Медведева в «Нью-Йорк Таймс» (26 февраля 1973 года).

Мой муж наблюдал за тем, как посторонние перечеркивают более четверти века нашей совместной жизни — «наше долгое лучшее прошлое» — безмолвно. А я молчать не могла.

АПН: — Знаете ли Вы, как Ваш бывший муж отреагировал на книгу? Решетовская: —Пока Солженицын оставался на Родине, он никогда не высказывал мне своего враждебного или хотя бы отрицательного отношения к моей будущей книге, о которой знал с момента ее зарождения. Летом и осенью 1973 года, во время наших с ним последних встреч, уже после того, как мною был заключен договор с издательством АПН (18 июня 1973 года), он нисколько не осуждал моего намерения. Во время этих последних наших свиданий Александр Исаевич лишь высказывал пожелания, чтобы я писала мемуары, а не его биографию, и поменьше цитировала его письма.

Когда Солженицын оказался на Западе, то — если верить его публичным высказываниям — он резко изменил отношение к книге, притом задолго до того, как прочел ее. Чем это объяснить — судить не берусь. Могу только заверить, что Солженицын всегда знал и — наедине с самим собой — знает и по сей день, что я не способна стать участницей какой бы то ни было «кампании» против него. Могу допустить, что моя книга, напоминание о той роли, какую около трети века играла Наталья Решетовская в его жизни и творческой работе, в чем-то является помехой для Солженицына, начавшего «новую жизнь», которая, в свою очередь, потребовала в известной степени и «нового прошлого». У меня же оно одно.

АПН: — На Западе широко обсуждается роль женщины в обществе. Было ли Ваше положение в семье всего лишь подчиненным? Решетовская: —Наши женщины в подавляющем большинстве раньше, чем о замужестве, думают о том роде деятельности, которую они должны избрать, то есть той роли, которую они должны будут играть в обществе.

Я не сразу смогла определить, чему посвящу себя: науке или музыке. Посчитав, что в искусстве прежде всего требуется талант, а в науке достаточно просто способностей, я решила предпочесть последнюю и стала химиком. Хотя музыка, в той или иной форме, всю жизнь сопровождала меня.

К моменту возвращения Александра Исаевича из ссылки и переезду его ко мне в Рязань в 1957 году я успела закончить аспирантуру Московского университета, защитить кандидатскую диссертацию, получить звание доцента и организовать химическую кафедру во вновь открывшемся в 1949 году в Рязани сельскохозяйственном институте.