Генрих Фридеман - Платон. Его гештальт

Уже вокруг живого Сократа круг смыкается не на почве общности мысли; любовная близость, а не понятийная абстрактность привязывает к нему Алкивиада, и сколь часто мысли учителя бывают далеки для ума Критона и Аполлодора, столь же близки для них слезы и голос сердца:

С тех пор как я стал проводить время с Сократом и взял за правило ежедневно примечать все, что он говорит и делает, не прошло и трех лет. Дотоле я бродил где придется, воображая, что занимаюсь чем-то стоящим, а был жалок, как любой из вас, — к примеру, как ты теперь. [250] Платон.Пир.172с

Когда культ принимает более яркую форму, Платон открыто провозглашает эрос порождающей силой и установителем границ. Рубежи нового царства действительны лишь в той мере, в какой уста еще могут приблизиться к уху, и телесное соседство представляет собой форму бытия, а не устанавливается законом, является не просто требованием, а уже самим исполнением как таковым; ведь только таким способом то, что было порождено плотью учителя, может, не закосневая в форме тезиса, развиться и принести плод в виде человеческой манеры и жеста, только так можно будет обойтись без этого моста из букв, без лишающих нас плоти письмен, пользование которыми подобно сооружению искусственного парника для семян, прорастающих в Адонисовом саду, тогда как земледельцу следовало бы, высматривая на небе благоприятное светило, терпеливо ждать наступления подходящей для посева поры.

— А человек, обладающий знанием справедливого, прекрасного, благородного, — что же он, по-нашему, меньше земледельца заботится о своем посеве?

— Ни в коем случае.

— Значит, он не станет всерьез писать по воде чернилами, сея при помощи тростниковой палочки сочинения, не способные помочь себе словом и должным образом научить истине.

— Это было бы невероятно.

— Конечно. Но вероятно, ради забавы он засеет сады письмен и станет писать… Так-то это так, милый Федр, но еще лучше, по-моему, станут такие занятия, если пользоваться искусством диалектики: взяв подходящую душу, такой человек со знанием дела насаждает и сеет в ней речи, способные помочь и самим себе и сеятелю, ибо они не бесплодны, в них есть семя, которое родит новые речи в душах других людей, способные сделать это семя навеки бессмертным, а его обладателя счастливым настолько, насколько может быть человек. [251] Платон.Федр.276.

Там, где наклон головы и движение глаз уже не творят свое чудо, где неизменно чистый тон голоса больше не наполняет собою спокойное, доверительное слово, — там стороннее, пробивающееся издали вожделение понуждает писца освещать происходящее искусственным, резким светом и, компенсируя нехватку телесности, возбуждать дух с помощью духа.

Здесь проходит граница духовных владений, за которой удаленность членов светящегося тела от центрального огня становится слишком велика, чтобы они, еще освещаемые им, могли и далее увеличивать его протяженность.

— О какой границе ты говоришь?

— По-моему, вот о какой: государство можно увеличивать лишь до тех пор, пока оно не перестает быть единством, но не более этого. [252] Платон.Государство .423Ь.

А чтобы это единство не превратилось в ненасытимую никакими жертвами прожорливую всеобщность, равнодушно противостоящую индивидууму, вырванному из всех более интимных, более телесных связей, чтобы оно не исчезало, а всегда сохранялось и оставалось данностью, схватывалось не в понятии, а попросту руками, — для всего этого существуют чувственные образы, в коих оно улавливается и закрепляется властителем: пусть «весь полис» будет подобен «человеческому телу», или «дому», пусть он будет устроен сообразно воле властителя и укрыт под отеческой крышей. Только в этот экуменический образ единичный человек может погрузиться, чтобы обрести самого себя, от всеобщности же он должен спасаться бегством, постоянно себя подгоняя; здесь он природное звено, питаемое круговоротом органических сил, не ведающее себялюбия, но необходимое для существования общего живого тела; там — мертвое число, которое подлежит только механическому суммированию или теряется как цифра в бесконечном ряду. Эгоизм и альтруизм, свобода и прочие противоположности, в трении между которыми истирается обескровленный понятиями гештальт, могли разрастись ядовитым сорняком лишь в уже тронутом тлением теле экуменического строения; как общественный дефект или тем более как предмет устремлений они незнакомы ни Греции, ни Риму. Конечно, нам могут здесь напомнить о случаях своекорыстного предательства греческих вождей, указать на государственные законы, направленные на сглаживание всякой выдающейся индивидуальности, ее подчинение общим интересам, и даже придраться к самому Платону, когда он отводит человеческому Я слишком важное место в государственной структуре и выбирает царем философа, то есть самого себя, — но мы знаем, что сформировать духовное тело искомого царства может только напряжение, возникающее между господством и служением, что самопроизвольно вырастающую структуру с ее особым, неуравновешенным состоянием нельзя рассматривать с точки зрения схемы, что противонаправленные силы не могут тут просто погасить друг друга, как это происходит в конструируемом государстве всеобщего, и предъявлять такие требования к экуменическому строению вообще недопустимо. Какая-нибудь механическая конструкция, конечно, должна остерегаться эгоизма, который своей работой может вывести ее из строя, и требовать альтруизма как защиты от него, но живому телесному произрастанию такое деление совершенно чуждо.

А безначалье — худшее из зол.

Оно и грады губит, и дома Ввергает в разоренье, и бойцов, Сражающихся рядом, разлучает. [253] Софокл. Антигона (пер. С. Шервинского и Н. Познякова).

Подобно тому как высокая трагедия воспевает героизм как качество, присущее лишь немногим, а в образе бездеятельного хора отделяет то осуждающий, то смягчающийся, но всегда лишь резонирующий народ от властного центра действия, при том что в культе такой выбор, такое обособление созидательных сил сохраняется как форма греческого бытия, — так и у Платона понимание олигархии и четкое различение господина и раба обусловливаются самой сутью греческой жизни. Мы уже видели Сократа, сына бедного каменотеса, в кругу самых богатых и знатных юношей, и если при обсуждении ремесел он считал подходящим судьей лишь того, кто сам хорошо в них разбирался, то в наитруднейшем деле — деле государства — тон, по его мнению, мог задавать только властитель, государственный муж; и если улучшению лошадей способствует один лишь наездник, все же остальные только их портят, то и человеческая доблесть нуждается в одном образце, а выбор из многих замутняет и портит ее. Культ личности, учреждаемый ради нее самой, не опасен там, где путем тщательного отбора стремятся лишь укрепить, уплотнить центральный источник силы, где в прославляемом образе сохраняется представление о том самоотречении, с которым центр жертвует собой ради целого круга, тогда как противоположный ему образ тирана подвергается самому жесткому осуждению как наихудшее из человеческих проявлений, и где «философу не подобает все время говорить о личностях». [254] Платон. Государство. 500Ь. Число избранных не должно быть шире, чем подразумевается именами «царская власть» или «аристократия», [255] Там же. 445d. и товарищей по совместной страже в городе меньше, чем кузнецов, [256] Там же. 428е. потому что все живое происходит из зерна, а сущность зерна заключена в наиболее плотной его сердцевине и не расточается на более широкий круг — «в числе корон сокрыта всякая возможность», — и только тот, кто занят изготовлением чего-нибудь, начинает с того, что определяет для себя его длину и ширину, и полагает, что большие размеры придадут изготовленному большую ценность. И как зерно прорастает только во тьме питающей его почвы, а на свету засыхает, так и «По-лития» укрывает внутренний союз стражи в тени загадки. В ней освещены лишь пути, по которым воспитанник после длительной подготовки и строгих экзаменов подходит к преддверию знания, и здесь рассказывается обо всем, поскольку обучение может быть преподано, — но там, где он, уже будучи избран, вступает в центральные покои, он скрывается из виду для оставшихся снаружи, которым ничего не известно о жизни вождей, кроме того, что там, в глубине, они предаются созерцанию идей, ведущему к преображению и дарящему посвящение.