Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Обе эти истории так печальны, что неудивительно желание их героев утопить эту печаль в глубине вод. Наш катамаран бросил якорь в семи милях от берега. Матросы выкинули на палубу коробки с масками и ластами. Я экипировалась и спустилась по ступенькам в шаткое голубое стекло волн, которое билось о борта, летя сверкающей пылью в лицо. Канаты то напрягались, то провисали. Я ойкнула и шагнула вперед.

Разглядывать было особенно нечего. Песок, немного водорослей, бугры красноватых кораллов, похожих на полистирол. Солнце плескалось множеством бликов. Я замедлила дыхание. Мимо маски летела мелкая морось каких-то соринок, вроде помех на экране. «Алкоголь и плавание, — сказал как-то Теннесси в интервью 1960-х годов, — вот всё, на чем я держусь: милтаун, алкоголь и плавание» [259] Цит. по: Spoto D. The Kindness of Strangers. P. 246. .

Меня давно удивляло, что фантазии, связанные с водой, занимают столь заметное место в творчестве писателей, страдавших алкоголизмом. Я коллекционировала их, эти представления об очищении, растворении и смерти. Некоторые были целительны: служили противоядием от налипшей отовсюду грязи. В довольно слабом рассказе «Пловцы» герой Фицджеральда, зажатый в тисках несчастливого брака, ощущает погружение в воду как спасение — в буквальном смысле:

Когда трудности совсем одолевали его, Генри искал обновления в плавании. Три года море было его убежищем, и он погружался в него, как иные — в музыку или пьянство. В какой-то миг он решительно, не раздумывая, на неделю отправлялся на виргинский берег, чтобы выполоскать в воде свои мысли. Заплыв далеко за волнорез, он смотрел с благодушием дельфина на коричнево-зеленые очертания Старого Доминиона. Он барахтался в волнах, груз никчемного супружества спадал с его энергичного тела, и он нырял в детские мечты о вселенной. Иногда вспоминал, как плавал со школьными друзьями, а иногда представлял себе, что оба сына плывут с ним бок о бок вдаль по лунной дорожке [260] Fitzgerald F. S. The Swimmers // Saturday Evening Post. 19 October 1929. .

Это приятное занятие напоминает нам о Джоне Чивере. Герой «Пловца» Нэдди Мэрилл произносит слова, в которые безоговорочно верил сам автор: «Объятия светло-зеленой воды и ее поддержка доставляли ему больше, чем блаженство, — ощущение возврата в свое естественное состояние» [261] Чивер Д. Пловец. С. 71. . Звучит чарующе, но в рассказе слишком очевидна связь между способностью держаться на плаву и желанием увильнуть от трудностей с помощью джина. Даже слова «возврат в свое естественное состояние» намекают на регресс: обнаженный пловец возвращается в утробу, ни за что не отвечая и беспечно плещась в своем текучем мире.

К концу путешествия домой Нэдди болен и вымотан заплывами и возлияниями, которые он проделывал по пути. Структура рассказа расплывчата, он полон скачков во времени, таковы и отрывочные кадры-сцены вечеринок в «Великом Гэтсби» — прием джазовый и модернистский за счет стыков на недомолвках Ника Карауэя. А если деградацию алкоголика определять по его способности владеть своим телом в воде, вспомним роман «Ночь нежна», в начале которого Дик Дайвер предстает обаятельным и всемогущим королем Ривьеры, а в конце едва не погибает, падая с акваплана: он не справился с трюком, прежде легко ему удававшимся.

Меня отнесло от судна. Несколько быстрых взмахов, всё в порядке. В письме Хемингуэя 1950 года рассказывается о нырянии с кормы яхты «Пилар» приблизительно в этой же части Мексиканского залива. Не рассчитав глубины и выдохнув весь воздух, он повис в теплой мгле, сознание затуманилось, и ему захотелось уйти на дно. И лишь воспоминание о троих сыновьях заставило его отчаянно заработать руками и ногами и выскочить на поверхность.

А вот еще. В «Представлении Генри» (одной из «Песен-фантазий») Джон Берримен вспоминает праздничную ночь в штате Мэн, тогда ему было около тридцати двух лет. Его жена уснула, друзья Ричард и Хелен тоже, а он — вернее, его двойник Генри — не спит и читает. Он хочет отложить книгу, раздеться и забраться в постель, и вот что с ним происходит:

Это не в полном смысле сон о смерти. Умерев, вы не будете вечно идти. Это проникновение в другое царство, которое и оберегает, и разрушает: подводный мир, где вы обнажены, недостижимы и одиноки. Остров в конце — это Петит-Менен, он виден из дома Ричарда. Мне вспомнилось, что, когда отец Джона застрелился, они жили на острове Клируотер в Мексиканском заливе.

Я поплыла обратно к судну, с трудом поднялась по ступеням, скинула экипировку на палубу и сполоснулась нагретой солнцем водой. По голубому небу резво неслись перья облаков. В море еще оставались несколько ныряльщиков с масками и трубками, они покачивались в воде, раскинувшись, как морские звезды. «Уходим, — крикнул капитан. — Возвращайтесь на борт!» — И они послушно подтянулись.

Пока мы возвращались в Ки-Уэст, по кругу пустили поднос с пивом, и я взяла себе стакан. Народ растянулся по всей палубе, разлеглись кто где, лоснясь солнцезащитным кремом и блаженствуя после заплыва. На голове у меня образовалось воронье гнездо, я принялась распутывать волосы и тут увидела в воде три, четыре, пять плавников. «Дельфины! Дельфины! Дельфины!» — закричал юнга. Атлантические бутылконосы прыгали рядом с судном, поднимая к солнцу свои просветленные физиономии. Напрыгавшись, они свернули на восток, и, когда они ушли под воду, я вспомнила слова Фицджеральда: «Всякое настоящее писательство — это подводное плаванье на задержке дыхания» [263] Fitzgerald F. S. Letters to His Daughter. Scribner, 1963. P. 165. .

Оставалось последнее, что мне хотелось сделать в Ки-Уэсте. Я проходила по Трумен-авеню мимо церкви Девы Марии Морской по два, а то и по четыре раза в день. Это большая базилика в испанском духе с двумя шпилями, похожими на остроконечные шляпы. В день отъезда я зашла внутрь. Все двери были распахнуты, и центральный неф залит светом. Молитвенник был открыт на 138-м псалме: «Господи! Ты испытал меня и знаешь». Внизу по-испански: «Señor, tu me examinas y conoces».

Младший сын Хемингуэя, Грегори, был здесь крещен 14 января 1932 года, и здесь же Теннесси Уильямс в тяжелейший период жизни недолго думая принял католичество. После смерти Фрэнка в 1963 году он обратился к врачу Максу Джекобсону, скандально известному «Доктору Здоровье», лечившему пациентов внутримышечными инъекциями витаминов, обезболивающих и амфетамина — так называемыми «чудо-снарядами». Это было начало «каменистого века» Теннесси, продлившегося до конца 1960-х годов. Всё это время его бросало из стороны в сторону, он то подхлестывал себя, то успокаивал: кофе, алкоголем, ноксироном, мелларилом, барбитуратами и амфетамином. Неудивительно, что рассказывать об этом ему было сложно, он безостановочно метался между театрами, барами и отелями. Он писал по пьесе в год, и всякий раз она проваливалась, не успев и месяца продержаться в репертуаре.