Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Давно я не видела дождя, не слышала этого богатого, сладкого запаха земли. «Чертова гроза, — говорил кто-то по телефону. — Идет ли дождь? Да тьма кромешная, и льет как из ведра… Я подъезжаю к Джексону». К шести снова прояснилось. Речки превратились в грязевые потоки, улицы тоже были грязными и мокрыми. Мир за окном отряхивался, расправлял складки. Мы долго тащились вдоль громадного поля, и за милями вспаханной земли, там, где село солнце, как уголек в очаге, теплилась маленькая красная метка.

Ужинала я с двумя попутчиками, очень скромными. «Я надеюсь, дамы не будут возражать, — сказал мужчина, — но у меня на родине мы ели жареную курицу руками». Я устала и с трудом высидела до конца ужина, а вернувшись на место, сразу уснула, убаюканная мерным покачиванием вагона.

Проснулась я в пять, с восходом солнца. Ночью мы пересекли границу зернового пояса и теперь мчали по Иллинойсу, преодолевая долгие мили жнивья с металлическими вкраплениями элеваторов и автомобильных свалок. Я включила на айподе запись Суфьяна Стивенса; блеклый мир понемногу заполнялся светом. Поля казались бескрайним морем — сначала свинцовым, потом оловянным и, наконец, золотым.

Пассажиры пробуждались, сновали по проходу со стаканчиками кофе. Каждый день приносит мгновения, которые невозможно предугадать: ни их щедрость, ни их влияние на твой внутренний мир. Всё вокруг было залито спокойным, благодатным светом; он лился на «Христианскую книгу Харви» и «Кровельные материалы Стюарта», на «Пожарное депо» и детей, ожидавших желтый школьный автобус, на деревянные дома, кирпичные церкви и пригородные платформы. Несомненно, он вселял надежду, и, когда поезд утробно и благодушно выдохнул, я откинулась в кресле и раскрыла книгу с бодрым названием «Исцеление».

«Исцеление» — это неоконченный роман поэта Джона Берримена, отец которого застрелился на острове Клируотер 26 июня 1926 года. Сразу после этой трагедии мать Джона и его свежеиспеченный отчим переехали с семьей в Нью-Йорк, чтобы начать там новую жизнь. Два года спустя Джона отправили в Саут-Кент, пансион со спартанскими порядками для мальчиков в Коннектикуте. Позднее он вспоминал, как целый класс заставили ползать на коленях по каменной террасе, читая учебник истории. Он не возражал против именно этого наказания, но в целом школьная жизнь была пыткой. Джон был нескладным худосочным мальчиком в толстых очках, с бледным угреватым лицом. Никудышный футболист, слишком умный, чтобы водить с кем-то тесную дружбу, он раскрылся только в семнадцать лет, по выходе из пансиона, когда поступил в Колумбийский университет.

Университетская среда была и убежищем, и наркотиком. В первый год он был слишком увлечен общением с новыми товарищами и близким соседством очаровательных девушек из Барнард-колледжа, чтобы уделять достаточное внимание учебе. Свидания, танцы и сочинение стихов поглощали всё его время, и почти по всем курсам он получил невысокие баллы. Джон взял академический отпуск и, вернувшись из него весной, стал заниматься более серьезно. Его подруга тех лет, Дороти Рокуэлл, вспоминает:

Худощавый, чрезвычайно активный, он затевал долгие серьезные споры, но то и дело на его лице вспыхивала дьявольская ухмылка. Он собирался стать поэтом, был протеже Ван Дорена, что делало его на голову выше всех нас, если мы отдавали себе в этом отчет [275] Из интервью Дороти Роквелл Джону Хаффендену. Цит. по: Haffenden J. The Life of John Berryman. P. 65. .

Он был нервным, зачастую грозился покончить с собой, а Лайонел Триллинг, преподававший в те годы в Колумбийском университете, считал даже, что Джон не вполне здоров [276] Из интервью Лайонела Триллинга Джону Хаффендену. Цит. по: Haffenden J. The Life of John Berryman. P. 73. . Но в отношении его блестящих способностей сомнений не было. К 1935 году он регулярно публиковал стихи в университетском литературном журнале Columbia Review, одно было перепечатано в еженедельнике The Nation . Навыки научной работы тоже оттачивались, чему способствовала привычка к упорным ночным занятиям. В 1936 году он был награжден стипендией на обучение в Кембридже. Привычка укоренилась: до конца своей переменчивой жизни он оставался связан с университетской средой.

В Кембридже Берримен посещал лекции Т. С. Элиота и Одена, познакомился с Йейтсом и Диланом Томасом, а по ночам занимался творчеством Шекспира. После периода «вынужденного монашества» [277] Berryman J. Monkhood // Berryman J. Collected Poems 1937–1971. P. 195. он влюбился в английскую девушку с подобающим именем Беатрис. В 1938 году он расстался с ней и вернулся в Америку, но на всю жизнь остался англофилом. Берримен хотел получить должность преподавателя, но это оказалось труднее, чем он рассчитывал. В конце концов его бывший преподаватель Марк Ван Дорен дал ему рекомендацию: «Могу поручиться, что он и талантлив, и подает большие надежды: как тонкий поэт, как совершенно профессиональный критик и как ненасытный читатель, а к тому же — хотя вы и сами должны это видеть — он обаятельный человек» [278] Цит. по: Haffenden J. The Life of John Berryman. P. 110. . Заручившись этой поддержкой, Берримен устроился на английское отделение Университета Уэйна.

Загруженность работой была огромной, и в тот год он страдал жестокой бессонницей. Нередко он ночи напролет бродил по Детройту, приходил на занятия осунувшимся, в несвежей рубашке и читал перед студентами вдохновенные лекции, в которых упорно возвращался к Шекспиру и поэзии, много цитируя по памяти. Случалось, что во время лекции его начинала бить дрожь, он мерил аудиторию шагами, голос становился всё выше и выше по мере того, как его возбуждение росло. Случалось, что он терял сознание, едва вернувшись к себе на квартиру, которую он делил с супружеской парой. Вскоре Берримен стал считать свою работу в университете серьезной ошибкой, за которую он расплачивается «здоровьем, душой, временем ». Он почти не ел, был подвержен галлюцинациям, и всё же не менял лихорадочного ритма чтения, преподавания и научной работы. Врач поставил ему предварительный диагноз: абсансная эпилепсия, а психиатр пришел к выводу, что он невротик и ему грозит неминуемый нервный срыв.

Как бы то ни было, Берримен кое-как наладил свою жизнь. В 1940 году он получил должность преподавателя английской литературы в Гарварде, где проводил немало времени с поэтами Робертом Лоуэллом и Делмором Шварцем; оба они серьезно пили и были психически неуравновешенными. В 1942 году он женился на Эйлин Маллиган, смышленой темноволосой девушке, ставшей впоследствии психоаналитиком. Несколько лет он читал лекции, потом они перебрались в Принстон, где Берримен преподавал писательское мастерство и одновременно работал над аналитической биографией Стивена Крейна, изучал «Короля Лира» и выпустил том стихов «Обездоленные».