Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Это был непростой процесс избавления от привычек, укоренившихся двадцать лет назад; не будем забывать и о перенесенном в детстве ужасе. 1 декабря психотерапевт кратко записал свои впечатления о Берримене:

Пациент признает себя алкоголиком… Симптомы депрессии, тревожности, инфантильности, недостаток осмысления, высокий уровень художественных интересов, чувство отчужденности и зависимости… признает, что его одолевают страхи [291] Haffenden J. The Life of John Berryman. P. 340. .

Выйдя из клиники, Берримен сохранял трезвость двенадцать дней, потом снова напился. Теперь его охватила эйфория работы: новая лирика, новое погружение в биографию Шекспира. В его письме Уильяму Мередиту звучат нотки одержимости:

У меня была лучшая зима, сколько я себя помню, — напряженнейшая работа над Шекспиром, исследование и критика, а еще новые стихи, «Влюбленный Вашингтон», которые продвигаются скачкообразно… мои два малоинтересных семинара в университете, один по «Гамлету», другой по американскому характеру. Читаю блистательную «Последнюю хронику» Троллопа, каждый день читаю Книгу Бытия, а еще «Ацтеков» Джорджа Вэйлента, это подготовка к трех-четырехнедельной поездке следующим летом в Мексику [292] Из письма Берримена Уильяму Мередиту от 1 февраля 1970 года. Письмо хранится в Архиве Берга. .

А 26 февраля 1970 года Берримен снова попал в больницу с такими гематомами на ногах, что не мог ни ходить, ни стоять. В течение следующих полутора месяцев он еще четыре раза оказывался в больнице, всякий раз лишь на время, необходимое для детоксикации, после чего опять напивался.

2 мая он был срочно доставлен в Центр интенсивного лечения алкоголизма при больнице Святой Марии в Миннеаполисе — это была его вторая попытка исцелиться. Здесь он сделал Первый шаг, когда алкоголик признает, что он бессилен перед лицом зависимости и утратил контроль над своей жизнью. Пытаясь решительно овладеть огромным, пугающим скрытым смыслом этого приговора, Берримен записал и затем прочел вслух перед группой эту стремительную, беспощадную автобиографию своего пьющего я :

До 1947 года выпивки в компании; затем пил во время долгой и безумной любовной связи, я впервые изменял жене после пяти лет брака. Моя любовница серьезно пила, и я пил вместе с ней. Убийственное и самоубийственное чувство вины. Однажды по дороге домой галлюцинировал. Слышал голоса. Семь лет психоанализа и групповой терапии в Нью-Йорке. Ходил пьяным по парапету в фут шириной на высоте восьмого этажа. Будучи пьян, предлагал женщинам сексуальную связь, часто это удавалось. Жена ушла от меня из-за моего пьянства через одиннадцать лет брака. Безысходность, беспробудное пьянство в одиночестве, без работы, без гроша, в Нью-Йорке. Потерял в беспамятстве невероятно важное в профессиональном плане письмо. Будучи пьян, совращал студентов. Будучи пьян, делал гомосексуальные авансы, 4 или 5 раз. Однажды несколько дней применял антабус, агонизировал на полу после пива. Напившись, подрался ночью с хозяином квартиры, он вызвал полицию, я провел ночь в кутузке, событие получило огласку в прессе и на радио, пришлось уйти с работы. Два месяца интенсивного самоанализа, осмысливания, надежд и т. д. Женился снова. Завкафедрой сказал мне, что я пьяный позвонил ночью студентке и грозился ее убить. И вторая жена от меня ушла. Проводил в подпитии открытую лекцию. Напился в Калкатте, таскался ночью по улицам и не мог вспомнить своего адреса. Восемь лет назад женился на женщине, с которой живу до сих пор. Последние десять лет применял антидепрессанты и транквилизаторы, чтобы подхлестнуть себя или успокоить. Много раз попадал в больницы. Без конца оправдывал свое пьянство, лгал. Серьезные потери памяти, нарушения памяти. Однажды белая горячка накрыла в Эбботт-парке, приступ длился несколько часов. В Дублине по кварте виски в течение месяца ежедневно, во время напряженной работы над большой поэмой. Два года назад не пил в течение четырех месяцев. Жена прятала бутылки, и я сам их прятал. В лондонском отеле помочился по пьяни в постели, менеджер был вне себя, пришлось оплатить новый матрас, сто долларов. Читал лекцию сидя, был слишком слаб. Читал лекцию, плохо подготовившись. Однажды был так болен, что не мог принимать экзамены, коллеге пришлось меня заменить. В другой раз настолько плох, что не мог читать лекцию. Месяцами литературная работа буксовала. Месяцами по кварте виски в день. Жена в отчаянии, грозилась уйти, если не брошу пить. В ноябре прошлого года двое врачей привезли меня в Хейзелден, неделя в палате интенсивной терапии, пять недель в общей. Обращался к АА, скучно, друзей не завел. Впервые выпил на вечеринке, два месяца только легкие напитки, серьезная биографическая работа. Внезапно два месяца назад начал новые стихи, всё более крепкие напитки, всё больше и больше, дошел до кварты в день. Не смог удержаться и наложил в штаны в университетском коридоре, незаметно ушел домой. Стремительно закончил книгу за пять недель, это была самая напряженная работа за всю жизнь, кроме, возможно, первых двух недель 1953 года. Моя жена сказала: иди в Св. Марию или пеняй на себя. Вот я и пришел.

Всё зря. 12 июня Берримен покинул центр, не излечившись. 18 июня он пишет еще одно подозрительно бойкое письмо Мередиту: «Я только что вышел из клиники, пробыв там полтора месяца (как всегда, в связи с алкоголизмом), и мои доктора сказали, что должен пройти год, прежде чем я поправлюсь. Я в порядке. Я написал еще семнадцать стихотворений, некоторые из них очень важные, для книги „Любовь и слава“» [293] Из письма Берримена Уильяму Мередиту от 18 июня 1970 года. Письмо хранится в Архиве Берга. .

В тот же день он снова напился в баре Сент-Пола, хотя, несмотря на эпизодические срывы, продолжал ходить к АА. В начале октября Берримен прочел публичную лекцию, затем прилетел из Нью-Йорка обратно в Миннеаполис. Он позвонил Кейт из аэропорта и сказал, что едет домой. Потом на два дня исчез, вернулся в воскресенье потрепанный, еле держась на ногах, и очень несчастный. Он вспомнил о своем звонке, вспомнил и о том, как завернул в бар пропустить стаканчик. А потом — пустота. Стоя в гостиной перед женой и друзьями, он согласился вернуться в Центр при больнице Святой Марии и снова — в третий раз — попытаться вылечиться.

Вся эта тяжелая история, лишь слегка измененная, вылилась в «Исцеление». В «Песнях-фантазиях» Генри служит Берримену своего рода медиумом при осмыслении и переработке перипетий собственного прошлого, в первую очередь — самоубийства отца. Теперь он надевает новую маску, тоньше и прозрачнее прежней. Алан Северанс — это интеллектуал, профессор иммунологии, лауреат Пулитцеровской премии, «дважды приглашенный гостем на шоу Дика Каветта (однажды был в сильном подпитии и буянил)» [294] Berryman J. Recovery. P. 7. . У них разные профессии, разнятся и кое-какие частности. В остальном же почти все в Северансе — от его неряшливой комнаты, лающего кашля и рокочущего голоса до его претенциозности, выдающихся способностей, добродушия, самонадеянности, членовредительства и многочисленных иллюзий — взято из собственного опыта Берримена, побывавшего в самых разных переделках.