Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

Еще и еще раз взвешивали мы каждую деталь побега.

9 августа 1910 года, в памятный для всех заключенных централа день, бессрочников из нашей камеры вывели, как обычно, в коридор, понукая окриками, выстроили парами на прогулку. Впереди, в середине и позади нас находились вооруженные надзиратели. Узники, звеня кандалами, начали спускаться с четвертого этажа вниз по лестнице. Вот уже входные двери в корпус. Вдруг снаружи раздался выстрел. Тюремщики приказали заключенным остановиться и погнали их обратно наверх. Надзиратели выхватили револьверы и теснили их в коридор, заталкивая в камеры.

Узники были в недоумении. Что случилось? А тем временем во дворе раздавались уже многочисленные выстрелы, послышался шум, крики. За стенами корпуса шла трудная и жестокая борьба каторжан с тюремщиками. Но этого нам не дано было увидеть… Запертые в камерах, мы не могли знать, как развиваются события. Из окон камеры четвертого верхнего этажа главного корпуса, правда, была хорошо видна хлопкотрепальня. Там, за тюками спресованного хлопка, лежали, спрятавшись от пуль тюремщиков, безоружные заключенные.

Обреченные на бездействие, запертые в камерах, узники не могли помочь своим товарищам, по которым палили из револьверов озверевшие надзиратели.

Только спустя некоторое время удалось узнать подробности этой кровавой расправы.

В хлопкотрепальне каторжане находились в очень тяжелых условиях. Они работали с утра до позднего вечера, дыша хлопковой пылью, вредной для их истощенного тюрьмой организма, страдали от дикого произвола и садистского преследования, избиения и различных издевательств надзирателей. Самым страшным среди этой своры палачей был маленького роста плюгавый надзиратель Ветров. Своими изощренными издевательствами он вызывал всеобщую и глубокую ненависть у каторжан, работавших на хлопкоочистительных машинах. В это время как раз прошел слух, что Ветров за свою верноподданническую деятельность и рвение переводится начальством на более высокую должность в другую тюрьму. Заключенные решили не дать ему возможности ускользнуть от справедливого возмездия. Каторжане тайком обсуждали, как наказать Ветрова.

Любимым орудием у Ветрова был толстый, смоченный водой канат, которым он хлестал работавших на хлопке каторжан. Его удары валили человека с ног, оставляли глубокие рубцы, рассекая кожу. 9 августа Ветров подошел к одному из каторжан, работавших на хлопкоочистительных машинах и стал бить его канатом. После нескольких ударов заключенный упал замертво. Тогда товарищ избиваемого выхватил у работавшего невдалеке старика-колесника топор и с одного удара зарубил надзирателя Ветрова. Потом каторжанин быстро выхватил из кобуры револьвер убитого и выстрелил в надзирателя Андреева, находившегося на посту около ворот мастерских.

Раненый Андреев свалился через калитку на другой двор. Каторжане, работавшие в мастерской, воспользоваться оружием надзирателя Андреева не смогли.

Прогремевший выстрел поднял тревогу. Появились надзиратели. Открылась ожесточенная перестрелка. В револьвере, отнятом у Ветрова, кончились патроны. Политкаторжанам нечем было защищаться. Двое политкаторжан были убиты тюремщиками наповал.

По тревоге явилась дежурившая в централе воинская часть. Начальник централа потребовал открыть огонь по каторжанам, находившимся во дворе мастерских. Однако офицер не решился дать команду стрелять. Он мотивировал отказ тем, что не видит бунта и не может стрелять по безоружным заключенным.

Тогда на расправу ринулись надзиратели. Многие каторжане, работавшие в этот день на хлопке, были ими убиты или тяжело ранены. Старший надзиратель Захар Козленков приказал ни в чем не повинному старику-колеснику Юдину встать на колени. И когда тот выполнил его приказание, Козленков дважды выстрелил из револьвера. Юдин тут же скончался.

И потянулись дни допросов, избиений, карцеров… Тюремщики пытались состряпать дело для суда. Были отобраны 17 заключенных, фактически не имевших никакого отношения к событиям 9 августа, которых тюремное начальство старалось изобразить зачинщиками «бунта». Тюремщики думали, что зачинщики будут повешены. Однако даже царский суд не нашел возможным их осудить. Зачинщиками «бунта» были признаны убитые надзирателями каторжане.

После этого случая тюремный режим стал еще более строгим. Была установлена неусыпная слежка за каторжанами. Побег отодвинулся на неопределенный срок.

Спустя некоторое время, меня вдруг вызвал к себе старший надзиратель Козленков. В его конторке находились помощник начальника тюрьмы Анненков и несколько надзирателей.

Анненков был щуплый, хилый человек небольшого роста. Славился он тем, что обкрадывал казну и заключенных где только мог, наживался на питании, одежде, топливе, старался добраться до денег каторжан, находящихся на хранении в канцелярии.

Анненков взял что-то со стола своими холеными пальцами и поднял руку к моему лицу. Я увидел, как блеснула золотая монета.

— Что это такое, а? — спросил он.

— Деньги, — спокойно сказал я.

— А какие деньги?

— Золотые, — все так же спокойно пояснил я, однако внутри у меня все похолодело: неужели кто-то предал?

— Ах ты, сукин сын; каким невинным ягненком прикидываешься! Говори, где взял деньги? Зачем давал?

— Никаких я денег не брал и не давал. Первый раз вижу эти деньги. Они же ваши, не мои. Ваше благородие. Они у вас, а не у меня.

Анненков рассвирепел. Взвизгивая, захлебываясь и брызгая слюной, закричал:

— Будешь говорить?! Сознавайся, собака!

— Мне нечего говорить, — настаивал я.

По словам Анненкова я понял, что ему в сущности ничего не известно. От сердца немного отлегло.

Надзиратели, разъярившись, накинулись на меня. Они обрабатывали огромными кулаками лицо, грудь, спину. Захар Козленков изо всех сил нанес удар между лопатками медным наконечником ножен. Из горла у меня хлынула кровь. Кровь хлынула из разбитого носа, трещали от ударов зубы. Куртка и штаны были все в крови. Помутилось в голове. Тюремщики тяжелыми ударами начали кидать меня один к другому, точно футбольный мяч. А я старался опереться о стену, удержаться на ногах. Знал: упаду — они затопчут насмерть коваными сапогами… Удары вызывали нестерпимую боль, тошноту, резали, точно ножом, внутренности… Наконец мучители утомились и потащили меня, еле живого, истекающего кровью, в темный карцер.

Койка, продукты мои были обысканы, но нигде никаких денег надзиратели не нашли. Если бы они только знали, что в своих же руках держали золотые пятирублевки, пристроенные в кусках сахара и преспокойно лежавшие на дне холщового мешочка!

Как же попала золотая монета-пятирублевка, «золотая рыбка», к Анненкову?