Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

— И все это было ложью!

В других случаях тоже наблюдалось — хотя и в иной форме — подобное «цепляние за вымысел», за то, что их взаимное влечение — реальный факт. Та же идея выразилась в многочисленных книжках, написанных «маленькой Зосей» про «святого великомученика» дядю, про дядю «неподкупного стража», «рыцаря революции».

Книги Софьи Дзержинской, посвященные бесстрашному Феликсу не имеют чисто документального, мемуарного характера, они скорее напоминают художественное произведение. В них зачастую описаны события, происшедшие задолго до рождения самой Зоей или события, в которых она не участвовала. Вот где можно было дать волю фантазии, встретиться с очевидцами и обсудить все подробно!

Кроме всего, оставила племянница Дзержинского удивительно «трогательные» воспоминания. Позволю себе процитировать их. Есть в этих записках что-то больное, смертельно больное, напоминающее об эпидемии чумы. Когда под воздействием заразы становятся зыбкими моральные нормы, порядок рушится, ориентиры меняются, все становится возможным, ибо пришла восточная чума — «красная чума». Болезнь приводит к странному состоянию сознания, позволяет видеть белое в черном и наоборот.

«Феликс Эдмундович всегда интересовался, как и чем мы, комсомольцы, помогаем чекистам. Не раз расспрашивал об этом, давал советы, требовал, чтобы во избежание ошибок каждый случай, каждая операция до и после были обсуждены и детально разработаны коллективно. «Надо накапливать опыт», — говорил он. «Нельзя допускать случайности в успехе». «Надо предвидеть самые различные ситуации, стечение обстоятельств…»

…В Харькове, на углу Пушкинской и Технологической улиц, под № 58/1, стоял массивный четырехэтажный дом — общежитие ВУЧК. Чекисты занимали здесь то меньшую, то большую комнату, в зависимости от состава семьи. А в двух больших залах жили приезжие с переферии и молодые несемейные сотрудники. Позднее появились пограничники, прибывшие в командировки из различных районов Украины, и сотрудники из пограничного управления.

В 1921 году мы тоже переселились в общежитие чекистов. Моя мама работала в ВУЧК и ОГПУ с 1921 по 1931 год. Была награждена именными часами и грамотой «За верность делу революции и проявленную энергию». По обстоятельствам того времени маме как сотруднику органов безопасности необходимо было находиться ближе к работе.

Хорошо помню широкий вход парадного подъезда и крутоватую каменную лестницу с деревянными полированными перилами. По ней легкими шагами, несмотря на больное сердце, неоднократно поднимался Феликс Дзержинский. Квартирные двери на лестничных площадках не запирались, и он, толкнув створку, входил в широкий, затемненный коридор и стучался в дверь комнаты под номером 24.

Как-то в 1923 году Дзержинский приехал в Харьков. К нам он пришел вместе с председателем ВУЧК — ГПУ Украины Василием Николаевичем Манцевым.

— Часа через два я за вами приеду, Феликс Эдмундович, — сказал Манцев, видимо, продолжая прерванный разговор.

— С половиной, — поправил Дзержинский, снимая коричневую кубанку и вешая ее на гвоздик.

Веселый и оживленный, Он пришел в комнату и сразу же начал расспрашивать маму о работе, детально интересовался недостатками, взаимоотношениями между людьми. (Мама по роду была связана с многими управлениями и отделами).

— Ты опять, Феликс, будешь говорить Манцеву? — спросила мама.

— Обязательно. Посажу вот на этот стул, спеши не спеши он, все ему выскажу… Пусть знает, пусть исправляет!

Взгляд Феликса остановился на подоконнике, где лежала гимнастерка.

— Это я тут одному пограничнику обшлага подшила, — несмело сказала я.

Дядя взял протянутую гимнастерку, внимательно посмотрел на обшлага и сказал серьезно.

— Совсем хорошо!

Я была польщена. Уж он-то знал толк в этом. Ведь когда-то в швейной мастерской в Бутырках работал.

…Я часто посещала дядю в Москве. Он всегда был рад нашим встречам, всегда находил для них время. Но дома нас часто отвлекали от беседы домашние. Поэтому, когда я просила у дяди Феликса совета, он, взглянув значительно, по-заговорщицки говорил: «Приходи сегодня после шести в ОГПУ».

Я не раз бывала у него и в ВСНХ, но чаще всего в ВЧК — ОГПУ и очень полюбила его кабинет. Время меняло мебель — письменный стол, стулья, другими становились телефоны, но здесь всегда был Дзержинский.

И теперь я зримо представляю, как, загоревшись чем-либо, дядя Феликс быстро шагал по кабинету, иногда останавливаясь у окон, глядел на Лубянскую площадь или в маленький переулок слева. Поэтому, проезжая по площади Дзержинского, я всегда с большим волнением нахожу окна его кабинета и пристально смотрю на подъезд, через который он ежедневно шел на работу…»

А сколько еще людей смотрело на этот подъезд с иными чувствами? Как на преддверие ада?

«Зацепившись» за юную посетительницу Бутырской тюрьмы, я сделала невольный экскурс в будущее. Вернемся в 1916 год.

Феликса уже не страшили тюрьмы. Он привык, как привыкает человек ко всему. Об этом свидетельствует его «Дневник заключенного». Тюрьма дарила эмоции, которых нельзя получить на воле.

«И если мы здесь тоскуем по цветам, то здесь же мы научились любить людей, как любим цветы. Именно здесь, где нет отчаянной борьбы за кусок хлеба, здесь, где всплывает на поверхность то, что там по необходимости было скрыто в глубине человеческой души. И поэтому мы любим это место нашей казни, ибо здесь мы уяснили себе, что борьба, которая нас сюда привела, является также борьбой и за наше личное счастье, за освобождение от навязанного нам насилия, от тяготеющих над нами цепей!»

Феликс писал сестре Альдоне в посланном нелегально письме: «настоящий праздник души — слияние человеческих чувств. Сегодня, когда кругом посеяно столько ненависти, когда столько людей брошено друг против друга, — может быть в сердце не одного человека… проснется жажда любви, братания. Так тяжело здесь сидеть теперь — бесполезным и бездеятельным, когда там гораздо хуже, чем здесь, ибо кажется мне, что скоро зло будет побеждено, и что мои силы и мысли могли бы пригодиться. Будет объявлена война войне, и она навсегда устранит источники ненависти. Поэтому-то сегодня моя мысль бежит ко всем, кого я люблю и кому хотел бы дать счастье, которое питается уверенностью, что любовь победит и будет хозяином земли… Можно ли представить себе что-либо более чудовищное, чем эта бойня? Я думаю только о ней!»

Можно. Красный террор, организованный Дзержинским был более чудовищным.

Феликс думал о бойне, он уходил от реальности в свои фантазии. «Навсегда устранить источники ненависти» можно только в случае полного уничтожения человечества. «Любовь победит и будет хозяином земли». Дзержинский боялся назвать вещи своими именами. Эту фразу можно истолковать: «Смерть победит и будет хозяином земли». Иначе, чем объяснить зверства ЧК? Победой любви на земле?