Сигэнори Того - Воспоминания японского дипломата

В Петрограде наш посол Мотоно пригласил меня на обед и рассказал, что союзники завязли в войне, а положение в самой России нестабильно. Однако, по его словам, вскоре в войну должна была вступить Румыния и ситуация — коренным образом измениться. У меня уже несколько дней была температура, но, хотя посол Мотоно предложил мне немного передохнуть в Петрограде, я продолжил свой путь на запад. Из-за этой температуры мне потом пришлось на достаточно долгое время задержаться в Лондоне.

Поскольку путь через Центральную Европу, Балканские государства и Турцию, воевавшие на стороне противника, был для меня закрыт, мой маршрут в Швейцарию пролегал через Скандинавию и Англию. Из Петрограда я двинулся на север и, миновав Торнио и Хапаранду, которые в ином случае мне никогда увидеть бы не удалось, прибыл в Стокгольм, а затем из Бергена морем проследовал в Лондон. Это было всего неделю спустя после гибели фельдмаршала Китченера, и поэтому на Северном море соблюдались строгие правила осторожности. Пассажирам на случай атаки подводных лодок выдали спасательные средства. В эти дни я испытывал несвойственную мне сонливость и пересек Северное море, практически все время пребывая в состоянии ступора. По прибытии в Лондон через Ньюкасл у меня поднялась высокая температура, и доктор Цудзи (впоследствии он возглавил больницу Императорского университета в Киото) диагностировал тиф. Очевидно, я подхватил бациллы во Владивостоке, и доктор был удивлен, что в течение всего долгого пути я оставался на ногах. Меня немедленно госпитализировали. В течение нескольких дней я был без сознания. Благодаря заботе доктора Цудзи и английских врачей я постепенно выздоравливал, а посол Тинда, советник Хонда и сотрудники посольства Сигэмицу и Хориноути проявляли ко мне исключительное внимание. Как мне потом сообщили, некоторое время мое состояние было буквально критическим.

Я часто удивляюсь тому, что до сих пор жив — ведь сколько раз мне удавалось избежать смерти: в 1919 году у меня на почве свирепствовавшей тогда испанки развилась пневмония; в Токио я попал в серьезную автомобильную аварию, а впоследствии, в своей общественной жизни, часто оказывался лицом к лицу с различными опасностями из-за политических пертурбаций. Я упоминаю об этих вещах, прекрасно понимая их очень личный характер, потому, что они обогатили меня опытом, который сильно помог мне в последующей политической деятельности, когда готовность рисковать жизнью была просто необходимой. Во время пребывания в Лондоне, где я провел два месяца в больнице и полтора месяца выздоравливая, я многое узнал о непреклонном и неутомимом духе британцев и об их практическом образе мышления. Часто приходилось слышать от англичан такие высказывания: "История Великобритании доказывает, что, даже терпя вначале поражение, в конце концов она все равно побеждает", "дело есть дело, даже во время войны", "на фронте или в тылу, каждый выполняет свой долг, так что нет нужды беспокоиться друг о друге". Хотя осенью 1916 года война принимала неблагоприятный для Англии оборот, люди работали как обычно. Это производило на меня большое впечатление, и я часто ловил себя на мысли о том, что именно так должна вести себя великая нация. Впоследствии, каждый раз, когда мне приходилось изучать действия Великобритании, я всегда вспоминал увиденное в те месяцы 1916 года. Все имеет свои плохие и хорошие стороны, и моя серьезная болезнь в Лондоне помогла заложить первые кирпичики в фундамент моих знаний о Великобритании.

В Ла-Манше было очень неспокойно из-за немецких подводных лодок, и нас предупредили, что во время переправы нужно быть в спасательных жилетах. Благополучно добравшись до Гавра, я поспешил в Берн. Министр Миура неоднократно просил меня приехать побыстрее, и я всего на одну ночь остановился в Париже, где Лувр и другие музеи из-за войны были закрыты.

Оставив позади воюющие государства и въехав на территорию Швейцарии, я с радостью ощутил царившую там мирную атмосферу. Однако в этой маленькой и довольно бедной ресурсами стране контролировался сбыт даже таких традиционных видов ее продукции, как масло и сыр, а белый хлеб могли получать только инвалиды и дипломаты.

Цель открытия нашей миссии в Швейцарии заключалась в наблюдении за европейской ситуацией, но в первое время наш штат состоял только из министра-посланника, меня и одного клерка. Миссия располагалась в маленьком номере отеля "Бернерхоф", где проживали посланник и я. В то время в Берне было довольно много японцев: те, кто обучался в Германии или ехал туда учиться, перебирались в Швейцарию, чтобы продолжить образование в университетах Цюриха или Базеля. Было и множество других, кто, находясь в Европе, переехал в Швейцарию, чтобы оттуда следить за развитием ситуации в центральных державах. Поэтому миссии приходилось постоянно отвлекаться на работу, связанную с визами и развлечениями для этих японцев. В дополнение ко всему их цели вызывали у представителей союзных держав изрядную подозрительность. Японцы вообще понимали и по сей день часто понимают международные отношения так, что, коль скоро их страна заключает союз с другой страной, граждане этой последней сразу же становятся для них чуть ли родственниками. Поэтому путешествовавших японцев, которые проявляли симпатии к странам Антанты, стали подозревать в сношениях с противником, а некоторые наши представители, например, командированные министерством внутренних дел, столкнулись с весьма оскорбительным отношением со стороны британских властей. Вплоть до самого последнего времени самые разные слои населения Японии были склонны полагать, что раз Япония вступила в союз, он будет вечным, и они должны работать на благо союзника, даже жертвуя при этом собственными интересами, Сейчас, когда мы испытали на себе различные международные ситуации, настало время отбросить столь незрелое представление о международных отношениях.

Главная задача миссии состояла в подготовке докладов о положении Германии и Австрии. Однако мои самые сильные впечатления от Швейцарии связаны с ее демократическим государственным устройством и красотами ее природы. Когда я по прибытии наносил обычные визиты вежливости высшим чинам Федерального правительства, я с удивлением обнаружил, что президент страны живет в ничем не примечательной квартире около Барен Грабен, а встретив его в трамвае, удивился еще больше. Приходилось только поражаться тому, насколько глубоко укоренилось в Швейцарии чувство всеобщего равенства. Меня также восхищал живой пример межрасовой гармонии, которая проявлялась в парламентских обсуждениях и в практической политике носителей немецкого, французского, итальянского и ретороманского языков. Демократическая система государственного управления в Швейцарии несколько отличалась от американской, с которой мне довелось ознакомиться позже, но та и другая служили для меня образцом при рассмотрении общемировых тенденций развития государственного управления.