Сигэнори Того - Воспоминания японского дипломата

По возвращении в Токио в конце октября я получил назначение на пост посла в Берлине и стал готовиться к отъезду на новое место службы. Перед отъездом министр иностранных дел Хирота сказал мне, что из-за настойчивых и явно завышенных требований военных решение "Китайского инцидента" будет делом нелегким, что перспективы наших контактов с Чан Кайши через германских послов Дирксена в Токио и Траутмана в Китае весьма неопределенны и что по прибытии в Берлин мне следует добиваться прекращения германской помощи Китаю (направление армейских офицеров и продажа боеприпасов), которая затрудняет урегулирование "Китайского инцидента".

24 ноября я с семьей выехал из Токио и на пароходе "Шарнхорст" Северогерманской линии "Ллойда" отплыл из Кобэ в Европу. Уже в третий раз на пути туда я пересекал Индийский океан. "Шарнхорст" останавливался на ночь в Маниле и Медане, куда не заходили суда японской компании “Ниппон юсэн’\ и мне впервые представилась возможность ознакомиться с этими городами. В Маниле меня на борту парохода приветствовал секретарь президента Кезона. По его словам, президент просил передать мне, что, к сожалению, из-за болезни не может лично уделить мне внимание, но приглашает остановиться в его официальной резиденции. Однако предложение это пришлось отклонить, ибо, поскольку никаких дел у меня с филиппинцами не было, я счел неуместным обременять их заботами обо мне на пути к новому месту назначения. Я лишь посетил порт Медан в Голландской Индии. Но самое большое впечатление на меня произвели богатство ресурсов и красоты природы на Суматре.

За день до прибытия нашего корабля из Сайгона в Коломбо, я наблюдал, как солнце погружалось в темно-синие и неподвижные воды океана. Днем оно светило очень ярко, а при закате освещало оранжевыми лучами все небо и превращало его и море в единый золотистый мир. Все пассажиры буквально купались в этой неземной атмосфере и словно вдыхали дуновение вечной жизни. Небо, море, корабль, люди — все было залито багрово-золотистым светом, и мне казалось, что мои тело и душа попали в буддийский рай. До сих пор помню, как в то время я ощутил величественность вселенной. Во время пребывания в Швейцарии мне казалось, что я познал концентрированный дух вселенной, когда на закате дня с вершины горы Низен любовался окутанными туманом долинами и розоватыми, похожими на бабочек, облаками. Позднее, во время путешествия по дороге Токайдо, мне вновь открылась священная тайна вселенной, когда в свете исчезающей луны моему взору предстала прекрасная гора Фудзи, очертания которой были как будто нанесены тонкими серебристыми линиями на фоне темного неба. Я бывал в различных уголках мира и повидал много красот природы, но эти три картины оставили самое сильное и самое незабываемое впечатление.

Мне не удалось встретиться с послом Мусякодзи: мы разминулись с ним где-то около Порт-Саида. В Неаполе мы сошли на берег, затем, как всегда, съездили в Рим, где я вновь погрузился в размышления о его древней цивилизации, и через Швейцарию прибыли в Германию. В здание японского посольства в Тиргартене я прибыл в канун Рождества.

Прибыв в Берлин сразу после окончания первой мировой войны, я увидел Германию в состоянии полного истощения. Затем, работая там в 1930-1931 годах, я внимательно следил за ситуацией, которая непосредственно предшествовала восхождению к власти нацистов. Теперь же, когда я вновь приехал в Германию шесть лет спустя, нацисты переживали, пожалуй, пик своего процветания. Однако мое пребывание в стране длилось недолго. Время летело быстро. Я прибыл в Берлин, центр содрогавшейся Европы, как представитель Японии, которая не столь давно встревожила мир "Китайским инцидентом".

Неинформированному наблюдателю поэтому вполне могло показаться, что я прибыл с целью сыграть важную роль в установлении дружеских германо-японских отношений. Кстати, англоязычные газеты Сингапура и Коломбо активно обыгрывали этот сюжет и даже приписывали мне слова, которых я никогда не произносил. Явно удивленный фактом "Китайского инцидента", президент Рузвельт в октябре 1937 года выступил в Чикаго с так называемой "карантинной речью" и обратил особое внимание на священную неприкосновенность договоров, сославшись в этой связи на пакт Келлога-Бриана, Устав Лиги Наций и, особенно, на Договор девяти держав. Он также отметил, что превентивная война предпочтительнее поддержания нейтралитета, к которому он призывал в ходе состоявшейся ранее кампании по выборам президента. Некоторые американские газеты критиковали речь, ибо она, на их взгляд, свидетельствовала о тенденции к вовлечению США в мировую войну. Однако позиция Рузвельта постепенно становилась все более непреклонной и указывала на готовность встать плечом к плечу с Англией, Францией и СССР против так называемой "Оси” Берлин-Рим-Токио.

После выхода в октябре 1933 года из Лиги Наций в связи с Женевской конференцией по всеобщему разоружению Германия произвела эффект разорвавшейся бомбы, объявив в марте 1935 года об отказе соблюдать условия Версальского договора, связанные с вооружениями. Следующий удар последовал в марте 1936 года: в то время, когда европейские державы находились в замешательстве из-за состояния эфиопской проблемы, Германия отбросила Локарнский договор и направила войска в демилитаризованную зону — Рейнскую область. С другой стороны, она, демонстрируя стремление к компромиссу, заключила соглашение об ограничении военно-морских вооружений с Англией, ввиду чего у последней исчезла необходимость следовать жесткой политике Франции. После краткого периода значительных осложнений державы, в конце концов, согласились на ремилитаризацию Рейнской области. Успешные "блиц-акции" Гитлера следовали одна за другой, и немецкий народ доверял ему все больше и больше. Барон фон Нейрат, тогдашний министр иностранных дел Германии, выглядел совсем не таким, как во время нашей встречи в Женеве на Конференции по всеобщему разоружению. Мыслящий умеренно, он, тем не менее, пребывал в приподнятом настроении. Помню, как он с гордостью заявил мне: "Национальный престиж Германии возрос настолько, что европейские министры иностранных дел не гнушаются теперь наведываться в Берлин, чтобы узнать мое мнение о перспективах европейской ситуации".

Гитлер называл Антикоминтерновский пакт Японии, Германии и Италии "великим треугольником Weltpolitik", а пропаганда давала понять, что пакт преследует цель справиться с Англией и Америкой и одновременно служит средством усиления позиции самого Гитлера. Внутри страны Гитлер форсировал механизацию армии и усиление военно-воздушных сил, а также не жалел средств для повышения уровня благосостояния трудящихся и модернизации городов. В результате в Германии била ключом чуть ли не беспрецедентная энергия, а строительство шоссейных дорог по всей стране и новых судов в соответствии с идеей " Kraft durch Freude" весьма и весьма радовало немцев. Когда я прибыл в Берлин, мой предшественник, сдавая дела, рассказал, что, поскольку для украшения города планируется создание площади Тиргартен, поступило предложение (и изучаются конкретные меры) о переводе посольства Японии, а также многих других посольств и миссий в другое место, где для этой цели будут выделены участки и здания.