Хелен Творков - Навстречу миру [litres]

Однажды во время моего визита в одну из европейских стран друзья показали мне документальный фильм о королевской семье. Принцессе не разрешалось гулять одной по улице, и я подумал: «Прямо как мне» .

Я тоже член королевской семьи, потомственный принц Дхармы. Какая одержимость заставила меня провести первую ночь ретрита в этом душном поезде? Я могу сойти и купить билет в первый класс… Хотя это довольно глупая мысль… Мне нужно научиться справляться с дискомфортом.

В соответствии с традицией, когда ребенка признают тулку, о нем начинают заботиться, как о птенце, пристально наблюдая за ним, даже когда его мать улетает. В те месяцы, которые я проводил в Нубри, я ускользал из дома, чтобы исследовать соседние пещеры или играть с другими детьми. Каким-то образом моя бабушка всегда знала, где меня найти. Я никогда не готовил еду, не убирал комнату и не стирал одежду. Образование тулку сосредоточено на интенсивной тренировке, призванной развить способности к духовному пробуждению. Если бы мне пришлось начать все заново, я выбрал бы точно такой же путь. За последние пару часов моя тренировка не раз спасала меня, хотя по ее же причине мои жизненные навыки были развиты не больше, чем у декоративной ручной собачонки.

Я услышал о смерти и непостоянстве задолго до того, как попал в монастырь в возрасте одиннадцати лет. Традиционная тибетская культура так тесно сплетена с буддийскими ценностями, что детей начинают рано знакомить с реальностью, особенно если ребенок растет, как это было в моем случае, в семье практикующих. Скажем, вы плачете, потому что брат вас ударил или друг отобрал игрушку. Вам могут сказать: «Чива митакпа! Непостоянство и смерть! Не будь таким идиотом. Если не будешь размышлять о непостоянстве и смерти, твоя жизнь всегда будет бессмысленной!» Наверное, это можно сравнить с тем, как родители на Западе говорят ребенку: «Слезами горю не поможешь». Однако в Тибете непостоянство и смерть использовались как мерило того, что действительно важно.

Однажды на рынке в Катманду я увидел красный велосипед. Я не мог оторвать от него глаз, и он припарковался в моей голове. «Чива митакпа, – сказал мне отец. – Эта игрушка распадется на части, она умрет. Так крепко хвататься за объект, который непрочен, подобно попыткам удержать воздух в руках. Это не принесет тебе настоящего счастья».

Я понимал, что игрушка не вечна, но ко мне это не имело никакого отношения. Мне хотелось вырасти большим и сильным, как старшие братья, но «вырасти» вовсе не значило «состариться». Я был уверен: не только мое тело никогда не умрет, но и мое представление о себе не изменится. Я просто стану взрослым Мингьюром Ринпоче . Я считал, что формирование отдельной личности – это процесс затвердевания; как мокрая глина, мой размер и форма изменятся, но это не повлияет на мое сущностное, реальное «я», пусть я и не имел ни малейшего понятия, что это такое. Даже несмотря на то что наши машины разбиваются, компьютеры ломаются, домашние питомцы и члены семьи умирают, мы не способны применить факт непостоянства к самим себе.

«Отпусти эту игрушку. Не цепляйся за нее, – сказал мне отец. – Когда мы цепляемся за вещи, которые не вечны, – будь то игрушки, любимая еда, особенно дорогие нам друзья или места, – мы тратим свою жизнь впустую».

«Я не трачу свою жизнь впустую, – отвечал я отцу в своем воображении. – Я не цепляюсь за роль монаха, тулку, учителя или настоятеля – хотя кажется, что эти роли наделены своей собственной жизненной силой, отдельной от моих устремлений. Я уже знаю их сущностную пустотность. Я знаю, что они не вечные, не основательные и что они не существуют независимо от всего остального. Но про велосипед я такого не знал».

Пустотность означает тот факт, что вещи не такие основательные и реальные, какими кажутся. Что-то, что мы держим в руках, может казаться прочным и неизменным, но это иллюзия. Что бы это ни было, оно постоянно меняется, и когда мы исследуем этот объект, то обнаруживаем изменения и подвижность там, где предполагали постоянство и основательность. Это не превращает мир явлений в ничто; в то же самое время, его сущностная природа не такая, как мы обычно о ней думаем. Устойчивое распознавание пустотности – знающей, сияющей ясности – называется пробужденным, или просветленным, состоянием. Такое состояние ума превосходит все слова и представления, и поскольку его невозможно описать и вообразить концептуальным умом, возможны разные его названия и описания. Парадокс в том, что в то время, как наша подлинная суть пустотна, то есть свободна от концептуального мышления, нам нужны концепции, чтобы выразить эту пустотность. Ум каждого из нас – сияющий, всеобъемлющий и пустотный. Вопрос в том, распознаем мы эти качества или нет. Освобождение приносит только их постижение, а не сам факт наличия.

Постижение пустотности не означает, что мы отказываемся от своих ролей в обществе или живем без мирских обязанностей. Но у нас есть выбор, куда направить свое осознавание. Благодаря такой мудрости, порожденной постижением пустотности, мы способны изменить отношение к обстоятельствам, даже к тем, на которые не можем повлиять. И хотя причины нашей неудовлетворенности временные, неосновательные и по своей сути пустотные, это не значит, что мы можем взмахнуть волшебной палочкой и вылечить рак, восстановить испорченные отношения или репутацию, получить бо́льшую зарплату. Использовать пустотность для оправдания своего пренебрежения ежедневными обязанностями – опасная ловушка. У тибетцев есть выражение, которое часто повторяет мой учитель Тай Ситу Ринпоче: «Ваш взгляд должен быть обширным, как небо. Действия же ваши должны быть такими же скрупулезными, как мелко и тщательно смолотая мука».

Качество пустотности, о котором мы говорим, изначальное; оно никогда не появлялось и точно так же не может умереть. Эта сущностная природа нашей жизни – нерожденная, как само пространство. Пространство – это не место обитания, в нем нет точки опоры, ничего, что могло бы обезопасить наши шаги. Мы не можем застрять в пустотности, подобной небу. Но вот мы здесь, живем в этом удивительном мире внешних проявлений, которому необходимо наше умение мудро различать действия. Тщательно, словно перебирая мелко смолотую муку, мы отсеиваем действия, призванные облегчить страдание – как наше собственное, так и других существ – от тех, что призваны причинить вред.

Хотя на мне были одежды простого буддийского монаха, я понял, что, пожалуй, одет лучше всех в вагоне. Благодаря своим резиновым сандалиям я был одним из немногих, у кого здесь вообще была обувь. Я подумал о своих студентах-мирянах и задался вопросом, как они справились бы с этой ситуацией. Но подозреваю, они большей частью путешествовали средним классом, а не самым дешевым общим.