Хелен Творков - Навстречу миру [litres]

Я опустил взгляд чуть ниже, выпрямил спину и спросил: «Что я чувствую прямо сейчас?» Все тело ныло от напряжения. Я приступил к сканированию, упражнению, которое часто выполняю перед сном. Направив внимание на макушку головы, я стал очень медленно спускаться вниз, задерживаясь, чтобы расслабить отдельные узлы напряжения. Я потратил какое-то время на лоб, и область над глазами, и особенно на зону межбровья. Брови были нахмурены, словно их скололи булавкой. Потом перешел к ноздрям, где удерживал внимание, пока они не расслабились и не перестали раздуваться. Область, где нижняя челюсть соединяется с черепом, всегда требует времени. Я подвигал ею верх-вниз, чтобы ослабить узел сопротивления, потом попытался найти среднее положение между напряженной и отвисшей челюстью, и это позволило разжать зубы. Плечи – еще одна область, которой всегда приходилось уделять внимание. Потом я стал спускаться к стопам. Я не чувствовал напряжения в ступнях, но потратил какое-то время и на них, чтобы направить энергию из головы вниз. Я провел около десяти минут, сканируя все тело от макушки до ступней. Потом несколько минут просто отдыхал, чувствуя себя спокойнее, чем раньше.

Это упражнение позволило направить мое чувственное восприятие внутрь. Мои глаза и уши сохраняли способность воспринимать, но прекратили рыскать вокруг, как GPS-трекер на телефоне. Я даже задремал на пару минут, пока меня не выдернул из сна вой, прорезающий ночь как молния. На долю секунды, ушедшей на осознание того, что это был просто гудок поезда, я оказался посреди разгневанной толпы или в центре террористической атаки. Это был не просто звук. Это был выстрел или бомба, которые возвещали боль и разрушение. Я слышал свои проекции, но не слышал сам звук. Ирония заключалась в том, что хотя он был настолько громким, что казался всепоглощающим, он не остановил работу моего интерпретирующего ума. Я подумал о глубоких вибрирующих звуках, которые издают двухметровые бронзовые трубы, используемые в тибетских ритуалах, – звуках, которые словно исходят из недр вулканов и больше подходят для сирены, чем для классической мелодии. Иногда во время церемоний в монастыре мне становилось скучно, не сиделось на месте, и тогда я предавался мечтаниям. Потом внезапно рев трубы прорывался через болтающий ум. Он наполнял меня такой взрывной силой, что на пару секунд не было ни тела, ни ума, и я становился самим звуком. Почему же так не произошло с гудком поезда?

«Постой… Нужно вспомнить более точно, потому что так происходило не всегда, особенно когда я был маленьким. Иногда во время ритуалов, в которых использовали много инструментов, я начинал паниковать. Мое горло сжималось, и я убегал из храма. Может быть, сейчас произошло то же самое: мое тело отказывалось впустить звук и косный ум крепко держался за страх?»

Пять чувств всегда передают нейтральную информацию. Для уха звук – всегда просто звук, ничего более. «Нравится» и «не нравится» – это определяет интерпретирующий ум, который вспоминает, добавляет, изменяет и представляет все в том или ином свете. Он создает целые художественные произведения вокруг просто звука, просто формы. Голос, который озвучивает эту бегущую строку комментариев, – это обезьяний ум. Он трещит, перепрыгивая с одного объекта чувственного восприятия на другой, чрезмерно активный и довольно легко возбудимый.

Один мой ученик как-то снял на неделю пляжный домик на побережье Орегона. Каждое утро, проснувшись и лежа в постели, он слушал звуки волн, накатывающих на берег и отступающих обратно в океан. Вшшш, вшшш – снова и снова. По его словам, он никогда не слышал более успокаивающего звука, и благодаря ему он чувствовал себя в объятиях вселенской любви. В последний день отпуска этот мужчина упаковал вещи и направился домой. Когда стемнело, он подъехал к мотелю, заселился в номер и, утомленный, заснул. Утром он не мог поверить своему счастью: он снова проснулся под успокаивающий ритмичный плеск волн. Когда он наконец выбрался из постели и подошел к окну, то увидел шестиполосную магистраль с интенсивным движением.

Ошибочное восприятие через органы чувств происходит постоянно, и поэтому наше тело – лучшая лаборатория для изучения собственного ума. Что случилось в поезде? Мое ухо определило звук, не хороший и не плохой, просто звук, просто контакт между органом чувств и объектом. Что случилось потом? Мой ум настолько увлекся неприятной историей, что я забыл: слова, образы и впечатления, из которых она соткана, существовали только в моей голове. Ум моего ученика увлекся приятной историей, но в обоих случаях то, что мы вообще попались на эту удочку, означало: мы утратили связь с осознаванием. Обе ассоциации затемняли простоту всего лишь звука. Вот почему мы говорим: «Тело – это дом для цепляющегося ума» .

Ошибочное представление об источнике ощущения возникает из-за того, что восприятие и интерпретация происходят практически одновременно, настолько близко друг к другу, что складывается сильное, но неверное впечатление, будто интерпретируемая реальность – «хороший – плохой», «притягательный – отталкивающий» – находится внутри самого объекта, а не в уме. Это может быть очень сложно осознать. Если наш ум застрял в облаках, красивых или уродливых, мы не способны увидеть, что они непостоянны, живут своей жизнью и исчезнут, как только мы отпустим их. Если наше отношение к миру определяется заранее сформированными представлениями, мы тем самым воздвигаем барьер между собой и реальностью – такой, какая она есть на самом деле.

Когда жесткий ум держится за ошибочные взгляды – это цепляние. Мы цепляемся за то, что знаем, или за то, что вписывается в наш ограниченный опыт, и это искажает прямое, непосредственное восприятие. Когда мы чувствуем угрозу, исходящую от перемен, мы стараемся удержать все как есть – это еще один способ описать ту грань нашего «я», которая не дает умереть старым шаблонам. Но если мы сознательно не устраним их, мы не сможем воспользоваться преимуществами обновления.

Непостоянство, как и пустотность, – неотъемлемое свойство явлений. Постижение непостоянства исправляет ошибочное представление о неизменности мира. Но при работе с привязанностью прямое постижение пустотности еще более эффективно. Распознавание подвижности всех форм обезоруживает ложные притязания зациклившегося ума. В свою очередь это расширяет наше ощущение того, кто мы есть и на что способны. Понимание того, что все наши истории о гудках поезда или беспокойство об отношениях и репутации не коренятся в нас неотъемлемо, может освободить нас, как и знание того, что мы способны на изменения. Но для того чтобы прорваться сквозь иррациональные умственные привычки, еще более эффективным может быть понимание непостоянства как внешнего слоя смерти. Если мы хотим, чтобы преображение произошло на самом глубоком уровне, нам надо не просто признать непрерывность перемен, но принять тот факт, что процесс умирания и возрождения лежит в основе истины о непостоянстве. Однако ужас физической смерти заставляет нас сопротивляться даже мысли о том, что мы умираем каждый день. Мы путаем обновляющие смерти умственных состояний с окончательной смертью тела. В этом случае каждая форма смерти и умирания маячит на горизонте как неизбежный кошмар, и мы всю жизнь проводим, мечтая, чтобы он миновал нас. Но, изучив вопрос, мы осознаем: то, чего мы так боимся в будущем, на самом деле происходит в каждый момент настоящего.