Хелен Творков - Навстречу миру [litres]

НАШЕ ОСОЗНАВАНИЕ – ЭТО ВЕЛИЧАЙШЕЕ СОКРОВИЩЕ, И МЫ УЖЕ ОБЛАДАЕМ ИМ, НО НЕ ПОНИМАЕМ ЭТОГО

Благодаря практике шаматхи привычные беспорядочные метания ума успокаиваются, и тогда мы можем исследовать спокойные воды, неподвластные «обезьяне». Это называется медитация випашьяны, или прозрения. Я был знаком с обезьяньим умом очень хорошо. Я также знал: если мы не изучаем его, мы словно отказываемся учиться водить, когда у нас есть машина. Чем меньше мы знаем об этом болтающем голосе в нашей голове, который говорит нам, что делать, чему верить, что покупать, каких людей любить и так далее, тем большей властью мы его наделяем. Так он начинает руководить нами и убеждает нас в том, что его слова и есть правда.

Несмотря на облегчение, которое мне принесла медитация, время от времени звуки вызывали страх, и я продолжал метаться между пребыванием в спокойствии, неуправляемой обезьяной в своем уме и наблюдением за звуком. «Прямо здесь , – думал я, – прямо сейчас возникает страдание. Между звуком и проекцией, между явлениями – такими, какие они есть, и такими, какими мы хотим их видеть. Вот чему учил Будда: ошибочно воспринимать реальность – значит страдать» .

Но почему так сложно воспринимать ее правильно? В этом поезде я переживал страх более остро, чем когда-либо. И я чувствовал, как мое тело сжимается и не хочет быть там, где оно находилось. Я знаю, что страх отпустить знакомые идентичности – свое эго – это страх свободы. И я пытаюсь…

Мой отец часто говорил мне: «Если ты не постигнешь истину о непостоянстве, то не сможешь достичь подлинной реализации. Ты должен позволить умереть иллюзии эго. Только тогда возникнет мудрость. Только со смертью эго мы познаем свободу». В конце концов, именно поэтому я и оказался в путешествии. Но я не ожидал такой новизны во всем и сразу.

Термин «эго» часто используется для описания выдуманного внешнего слоя «я», сосредоточенного на себе. Мы часто говорим о необходимости отпустить эго, растворить его или выйти за его пределы. Я сам думал о своем намерении подбросить дров в огонь как о миссии по уничтожению эго. Однако общепринятое употребление этого слова в буддийских учениях и не только заставляет нас воспринимать эго как некую сущность, у которой есть форма и размер и которую можно удалить, как зуб. Но это не так. Эго – это не объект, а, скорее, процесс, который разворачивается из-за нашей склонности к цеплянию и попыткам ухватиться за отождествления и застывшие идеи. Под этим термином подразумевается постоянно меняющееся восприятие, и хотя эго играет главную роль в сюжете нашей истории, это не вещь . Поэтому оно не может умереть, его нельзя убить или каким-то образом выйти за его пределы. Эта склонность к цеплянию возникает, когда мы ошибочно принимаем непрерывный поток нашего тела и ума за основательное, неизменное «я». Не нужно стараться избавиться от эго, этого нездорового чувства, хотя бы потому, что его вообще не существует. Нет никакого эго, которое необходимо было бы убить. То, что умирает, – это вера в вечное, неизменное «я». В некоторых случаях термин «эго» может быть полезен, но главное – не начать бороться с тем, чего не существует. Ирония в том, что, вступая в бой с эго, мы лишь укрепляем иллюзию «я», и наши усилия становятся непродуктивными.

Из-за того что эго часто определяют как нечто негативное, особенно в буддийской традиции, мой отец особо подчеркивал, что у нас есть и здоровое эго. Это относится к тем граням нашего «я», которые интуитивно отличают правильное от неправильного, различают между защитой и причинением вреда, знают, что добродетельно и полезно. Но было бы ошибкой привязываться к этим основным инстинктам и раздувать вокруг них надуманные истории. Например, я эффективно использовал эго, чтобы изучить, а потом поддерживать монашескую дисциплину. Но если бы я думал: «О, я такой безупречный монах, я так безукоризненно соблюдаю все свои обеты» , – то попал бы в затруднительное положение.

Анализируя те трудности, с которыми я столкнулся из-за новизны во всем и сразу , я видел эго как процесс, а не как нечто основательное и прочное. Я не мог позволить всем своим идентичностям умереть сразу. На это требовалось время. Мне нужно было проработать все слои «я». Я понимал: все эти роли, которые мне хотелось бросить в погребальный костер, – вымышленные, они не являются неотъемлемой частью моего существа. Но их нельзя было просто удалить или каким-то образом изъять. Я врос в них, и теперь мне надо было перерасти их.

Поезд грохотал сквозь ночь, и я все еще ощущал себя непривычно отрезанным от своих попутчиков, от самого себя и от вчерашней жизни. Я вроде понимал, что происходит, но еще никогда не переживал это так глубоко. Мне хотелось снять внешние слои своего «я», но это оказалось не так просто. Они не были пассивны, но, скорее, пытались сохранить свою неприкосновенность, словно говоря: «Если ты не уважаешь одежды Будды, я буду носить их еще более гордо. Если ты не можешь признать, что я особый человек, тогда я сам изолирую себя, даже рискуя навлечь на себя еще больше страдания» . О, коварная обезьяна, ты славно повеселилась. Ее главная задача – убедить нас, что глубоко внутри этих склеенных друг с другом построений лежит настоящее «я», сущностное истинное «я», которое не меняется, которое должно доверять своим выдумкам и невротичным привычкам.

Я обратился к важным напоминаниям, повторяя их словно мантру. Слово «мантра» означает «защищать ум», и именно это я и пытался сделать – защитить его, чтобы он не зашел слишком далеко в своих навязчивых ассоциациях со страхом. Но это усилие перечеркивалось моей неспособностью по-настоящему преодолеть свою собственную реакцию на обстоятельства, а значит, я молился за них – этих убогих других в поезде. И снова я погрузился в ледяной мир отчужденности. Я не хотел, чтобы эти злополучные незнакомцы в рваной одежде и со спутанными волосами, в которых ползали вши, падали на меня каждый раз, когда поезд дергается. Да, я стремился быть радостным йогином в любых ситуациях… но эти плачущие младенцы… и вонь от засорившихся туалетов… Кто я теперь? Кто позволил этим колючим зрительным, слуховым, обонятельным и осязательным ощущениям сплести паутину, которая лишала меня сил, делала раздражительным и одиноким?

На одной из остановок мне удалось занять место на деревянной лавке, и сейчас моя спина вжималась в деревянные перекладины сиденья. Я знал: если действительно хочу стать более гибким, мне надо дойти до уровня, где нет разделения сердца и ума. Я выпрямился и опустил взгляд. Несколько минут я просто сохранял неподвижность и старался расслабить тело и ум.