Святослав Тараховский - Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Но, вот им, вот! Показал миру согнутой рукой Армен, больше оговорок или промахов от меня не дождутся.

Выспаться надо и обо все забыть. Я прав, мама? Прав, услышал он маму, ты всегда прав, ты мой сын…

Перед сном померял сахар и удивился. Подлое чудовище ожило, подняло головку и ползало где-то в пределах самой высокой допустимой нормы. Обрадовался змей, зашевелился, сказал себе Армен, ничего, сейчас мы его инсулинчиком — до смерти побалуем!

С наслаждением вколол себе инъекцию, блаженно растянулся на диване и поймал себя на том, что еще недавно перед сном думал о Лире, а теперь вдруг снова вспомнил о ней — но не о ее выпуклой попке, а о том, как скоро он с ней расстанется навсегда и во все горло споет песню свободных гор.

Вспомнил и позвонил Артуру.

Артур был бодр.

Все идет неплохо, сообщил он. Адвоката хорошего нашел, Тигран Базукян, наш из Еревана, он взялся. Дело будет решаться в суде, добавил Артур, шансов у нее нет, встретимся, я расскажу подробней.

Спасибо, Артур, сказал Армен, ты настоящий друг артистов, ты мне хорошего снотворного дал, теперь буду спать как у мамы.

Сказал, что будет спать, но снова полночи необъяснимо мучился бессонницей. Из-за нее, из-за Лира? Ответа не нашел.

На следующий день опять была встреча не со сценой, не с режиссерами, артистами, персоналом — с любимым Лиром.

Не выспался — не беда, он полумертвый приполз бы к нему, Шекспир мощью своей всегда ставил его на ноги!

Режиссеры начали с другого места, не с того, что вчера — решили так.

Армен с хода взял правильный темпоритм, действо зажило, задвигалось, зазвучало современно — каждая реплика Шекспира хоть сейчас просилась в жизнь! — и снова затолпились в проходах театральные люди, круглосуточно жаждущие искусства.

Армен выкладывался на пределе сил, его энергетика не давала партнерам покоя — Лир грохотал как бог, извергающий правду. Все шло гладко и прекрасно — не слишком ли гладко, остерегался Армен — репетиция, казалось, сверкала манящими огнями и не требовала подсказок со стороны режиссеров. Млея от высокого удовольствия, они уже предвкушали ослепительную премьеру, гонорар и карьеру в лучших театрах страны — как вдруг Армен опять забыл текст. Блин!

Слепиков и Саустин молча переглянулись, они не знали как реагировать. Знал Армен.

— Старый мудак, — сказал он. — Извините за слово «старый».

Режиссеры заулыбались, натянуто, но все же. Им было ясно: Армен лучший российский Лир двадцатилетия, равных ему нет, а потому, решили они, не стоит замечать, обращать и заострять. Обращать внимание на актерские комплексы и заострять на них свое недовольство, а просто старикану следует помочь. Что они и сделали: подсказали текст и репетиция благополучно поехала вперед.

Заострять и обращать они не стали — он стал. Целый день потом думал: из-за чего? Из-за нее, из за сахара, из-за жизни? Тут же пришла на ум реплика Большого Па, главного героя великого гончаровского спектакля Трамвай Желание, которого он играл: «Запомни, говорил он сыну, главное в этой жизни — сама жизнь! Жизнь!.. Все остальное — ничего не стоящие ошметки». И тотчас к месту вспомнил банальную русскую присказку: «жить вредно, от этого умирают». И подумал: не такая уж она и банальная — когда присказка к месту и времени, она не банальна.

Человек рождается мокрым розовым комочком со множеством желаний и возможностей, а уходит из жизни полузасохшей веткой, которую иногда трудно запихнуть в гроб, и неправда, что старость опытна, мудра и сильно нужна людям — старость рассеяна, глупа и мало что может, возможностей у нее мало, а желаний всего три: поесть, поспать и удачно покакать — извините за слово удачно…

А все-таки в ситуации с сахаром, пришел он к выводу, вина не ее, сильно любимой музыкантши с выпуклой попкой — жил же он с ней и все было в порядке. Самое обидное, сообразил он, что его сахарок подстегивается репетициями Лира. Любимое дело, его же и убивает. Чем сильнее он любит роль, тем больше выкладывается, нервничает и подыгрывает сахарному половодью.

Он убедился в этом вечером, когда, уже в кабинете, произвел контрольный замер. Подлый сахар вырвался из загона и, словно альпинист, забрался на гору Арарат. Вот тебе и слишком гладкие, слишком удачные репетиции, подумал он, вот откуда высунулось мурло беды! Сахар и Лир — две вещи несовместные, сахар или Лир — так стал перед ним вопрос и выбора ему не оставил, его выбор был уже сделан и теперь грозил Лиру сахарной кончиной.

Высоко стоял на армянской горе Арарат сахар, очень высоко, неколебимо — нет, ребята, самому не справиться, подумал Армен и объявил себе тревогу.

Курнул, закончил с размышлениями и позвонил единственному, лучшему в мире бледнолицему врачу и сообщил о своей большой радости.

— Жду с нетерпением, — коротко ответил врач, — да хоть завтра с утра…

Армен тотчас сообщил Слепикову, что просит у него десятидневный перерыв в репетиции. Геннадий Васильич спокойно согласился и отпустил худрука на лечение — должно быть неспокойно, должно быть кипел внутри из-за сроков, но вида не подал, потому что был правильно воспитан. Слепиков вообще принародно не кипел, всегда был выдержан, кипел Саустин и прямо на людях, и иногда выплескивал на них кипяток слов и обжигающих проклятий.

Но в этот раз режиссеры были единодушны: без вопросов, нужен вам перерыв — пожалуйста, мы займемся другими мизансценами, лечитесь и возвращайтесь.

Но когда Армен уехал, режиссеры переговорили между собой другими словами. «Не дотянет дед до премьеры, — интеллигентно предположил Слепиков, — что делать будем? Надо бы дублера поискать, второй состав — хотя какой дублер может быть у Армена? Может Шевченко? Или Эвентян? И, не дай бог, чтоб Армен об этом узнал!» «Дотянет он, — грубовато возразил Саустин, — дотянет и перетянет, еще нас переживет!» «Хорошо бы», — заключил Слепиков и, задумчиво поигрывая автоключами, отправился на паркинг, но мнения своего не поменял.

Армен действительно приехал в лечебницу с утра, перездоровался, как с родными и близкими, с медсестрами, с врачом обнялся, как с братом, по-армянски коснулся его небритой щекой и вновь занял койку у окна, к которой привык — для чего, правда, пришлось срочно переводить прежнего больного, парикмахера фирменного частного салона, на новое место, парикмахер заартачился, защелкал, как ножницами, зубами — имплантами, и была небольшая нервотрепка, но это все мелочи, о которых Армен не ведал.

Бледнолицый приладил ему капельницу, Армен успел погладить Фила и впервые за долгое время провалился в сон — без нервов и Лира и, засыпая, подумал о том, что больницы необходимы людям, желающим капитально и на вырост отоспаться.