Пат Инголдзби - Особое чувство собственного ирландства [сборник эссе]

Человек по имени Майкл подбросил меня до Мокуллина [76] Мокуллин ( ирл . Maigh Cuilinn) — деревня на территории гэлтахта (ирландскоязычной области) в 10 км от Голуэя. . Мокуллин был залит туманом раннего утра и птичьими трелями, три тамошние женщины глядели на меня и переговаривались между собой. Воздух оттеняли осень и водянистое солнце, и я б с радостью остался там, чтоб напитать свой дух. Человек по имени Джон подвез меня на грузовике. Я сидел на верхотуре в его прыгучей кабине, глазел на черные деревья, неподвижные озера, горы и громадные белые облака, упокоенные на них. И сам я, и Джон, оба мы смотрели на небо, отраженное в воде, на деревья, согнутые ветром, и кабина грузовика полнилась ненатужным молчанием, когда нет нужды разговаривать.

И вот оказался я возле штабелей нарезанного торфа. Узкая дорога. Пела одинокая птица, но я ее не видел. К этому добавлялся еще один-единственный звук — плескал ручей. Никого. Природа обнимала меня, и это было хорошо. После долгого ожидания возникла машина.

Морин высадила меня прямо перед школой в Клифдене. Я ощущал себя примечательно другим. Некая часть меня, давно мертвая, вновь раздышалась. Природа меня затронула.

Обожаю пристраиваться в конец очереди в аэропорту. Надо же чем-то занять себя, пока поджидаешь друга с рейса. Особенно обожаю пристраиваться к очереди тех, кто регистрируется на действительно долгий перелет — в Нью-Йорк, Аделаиду или куда-нибудь туда.

Все шаркают понемножку вперед, с чемоданами и ручной кладью. Шаркаешь вместе со всеми. У людей по скулам бродят желваки. У некоторых людей очень белы костяшки. Даже я поддаю желвака-другого у себя — просто чтоб разделить этот дух. А затем, когда подходит моя очередь регистрироваться, отхожу в сторону и ощущаю мощный прилив облегчения. Такое вот: «Фуф, пронесло». Красотища.

Нравится стоять рядом с группой женщин, ожидающих прибытие дальнего рейса. Есть вероятность, что они встречают сестру или брата, с кем не виделись много лет. Как только ожидаемый появится, со всех сторон его бросятся обнимать и тискать. Лучше всего топтаться на краю этой толпы и ждать нахлыва слез и объятий. И тут-то просочиться внутрь и сказать что-нибудь вроде: «Привет, а я старшенький у Джо». Или «Наконец-то увиделись — я второй младший у Мартина». Публика сгребет тебя в объятия, зацелует и затискает — не успеешь оглянуться, как и у тебя уже слезы по щекам льются. Лучше постараться не слишком втягиваться, а не то окажешься в чьей-нибудь машине на полной скорости в Донегол или Бэндон [77] Донегол ( ирл . Dún na nGall) — город в графстве Донегол на северо-западе острова. Бэндон ( ирл . Droichead na Bandan) — город в графстве Корк на крайнем юге. .

Ни пилотам, ни стюардессам вопросов никто никогда не задает. Кажется, они своими форменными нарядами внушают трепет. Бывает, я даю им свой адрес и прошу не летать над моим домом. Они на этот счет очень славные. Их только попроси.

Ничего подобного я в жизни не видывал. Археолог у мамы в телевизоре насилу справлялся с воодушевлением. Глаза у него сверкали. «Мы только что обнаружили девять тонн мумифицированных котов». Он не шутил. Сказал, что под древнеегипетским холмом у него за спиной находится редкий клад забальзамированных котиков.

Понятия не имею, как ему удалось их взвесить. От всей души хотел бы я знать, что он собирается с ними делать. Может, на девятый день Рождества планирует вручить своей возлюбленной девять тонн мумифицированных кошек. Ума не приложу.

Примерно через тысячу лет разроют то, что мы закапываем. Я решил: пусть меня кремируют — не хочу морочить голову археологам будущего. При операции на желудке несколько лет назад хирург вшил мне в живот немножко пластмассы. Сказал, что у меня там врожденная слабина, а пластмасса поможет сцеплять между собой мои детальки.

Не хочу я, чтоб какой-нибудь бедолага выкопал меня через тысячу лет и, проанализировав содержимое моего желудка, решил, что в 1990 году мы тут питались пластмассой. Незачем им эта дезинформация.

В Древнем Египте с котами обращались, как с богами. Мы с братом в детстве так обходились с жуками. Когда те умирали, мы помещали их в спичечные коробки и обкладывали ваткой. Затем произносили над ними Мессу и хоронили в саду.

Через тысячу лет какой-нибудь нешуточно воодушевленный археолог встанет там, где когда-то был наш сад. Примется бушевать в телевизионную камеру: «Мы только что обнаружили богатое захоронение XX века — священных жуков». Девять тонн жуков мы, по-моему, не нахоронили, но все равно закопали достаточно, чтобы воодушевить среднестатистического археолога. Моя бабушка, помнится, закапывала свои ногти. Считала, что в последний день они восстанут в полной славе и бессмертии на Страшный Суд.

Мы ей говорили, что Господь Всемогущий будет по уши занят толпами народа, Ему недосуг судить ее ногти ХХ века. Но бабушкину веру было не поколебать. Надеюсь, пролежат они спокойно вплоть до зова последних труб. Содрогаюсь от мысли, к каким выводам можно прийти через тысячу лет, если судить по этим захоронениям. Священных жуков и съедобной пластмассы хватило бы с головой.

Стоит только полезть за метлой, моя совесть принимается ныть. «Как так можно? Тот паучок много часов городил себе паутину. Он тебе никакого вреда не причиняет». «Ага, ну вот пусть пойдет и нагородит ее себе где-нибудь в другом месте. В смысле, прямо у входа в мой дом — чересчур. Эта паутина, может, снижает ценность моей собственности». И я выхожу с метлой и некоторое время стою на крыльце.

Надо отдать пауку должное. Паутина — чудо вневременной инженерии. Паук организует вокруг себя безупречную симметрию. Никаких тебе чертежей — ничего. Он просто вроде как производит все вычисления в уме. «Давай же. Ну же. Давай, разрушитель домашних очагов. Ты хуже тех викторианских землевладельцев, что выгоняли в метель женщин на сносях». «Да ладно, это ж просто паутина. Малютка способен наплести мили этого дела, стоит только захотеть. Кроме того, я ему услугу оказываю. Когда тут дождь, он промокает насквозь».

Я б не возражал, если бы паук брал на себя свою часть работы по дому. Думаю, вполне можно жить с хорошенькой чистой серебряной паутиной. Приличные богобоязненные пауки избавляются от всякого пуха и листиков. Этот же малыш ленив, как смертный грех. В ус не дует. Я решился. Закрыл глаза, махнул метлой — и нет ни паука, ни паутины. «Надеюсь, ты собой гордишься. Одним махом метлы качественно нарушил природное равновесие». Ужасное чувство.

Уже через час паук трудился вовсю. Будь я приходским священником, я б написал о нем проповедь. У паука весь мир изничтожен мародерской метлой, но он не бежит ныть к мамочке. Он увлеченно прядет и отмеряет заново.