Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

Работая с Саймоном, я служил для него гидом по русскому языку. Ксения из Каролины делала подстрочники. Я должен был их интерпретировать. Джо Донахью и Эд Фостер за помощью не обращались. Перевели выбранных ими авторов так, чтоб это было похоже на американскую лирику, и на том успокоились. Саймон хотел достичь идеала. Опасный путь в никуда.

Встречались мы в этом баре каждый день. Я заказывал по пиву, Саймон разворачивал рукописи русских поэтов.

— Это удивительная чушь, — вздыхал он. — Каменный век. Даже ваш Бродский пишет понятнее.

— Просто вы к нему уже привыкли, — отвечал я.

Встречать гостей поехал с одним студентом-физиком, поляком, недавно переехавшим в США. Как истинный славянин, к Америке Томек относился скептически:

— Ты питаешься в Макдоналдсе? Они делают мясо для гамбургеров из червей.

— Из дождевых?

— Хуже. Из чего-то наподобие опарышей.

— Чего же ты сюда переехал?

— Мы любим Америку не только за это.

Томек имел странность, сходную с сексуальным извращением. Он постоянно таскал с собой домашнее животное — ручную крысу, которая сидела у него во внутреннем кармане пиджака. Иногда доставал ее, целовал и клал обратно.

— Удивительное создание. Никогда не предаст, — комментировал он, словно остальные животные патологически склонны к предательству.

Поляк взял микроавтобус из автопарка в кампусе, он гордился своей миссией и готовился к масштабной экскурсии по «городу желтого дьявола», собираясь утереть нос ордынским стихоплетам. Мне машину не доверили, потому что у меня не было страховки.

— Ты из Сибири? — спросил он меня настороженно.

— Есть такое дело.

— Видел памятник в Джерси-Сити, около биржи? Там стоит бронзовый польский воин, насквозь пробитый сибирским штыком.

— Во славу русского оружия?

— В память о страданиях, которые мы от вас приняли.

— Не надо было бунтовать.

Он смерил меня недобрым взглядом.

— За свободу нужно бороться.

— Зачем? — спросил я. — Пришел Горбачев — и выдал вам ее совершенно бесплатно.

Встречать делегацию пошли вместе. Самолет прибыл без задержки. Прилетели Пригов, Жданов, Курицын и Аркаша Застырец.

Еременко дойти до посольства не смог, хотя именно он был истым поклонником США. До этого ему удалось побывать в Калифорнии, где его бесплатно угостили виски за барной стойкой. Еременко понял Америку с одной стопки. Долететь до страны равных возможностей не смог, потому что так и не протрезвел.

Я познакомился с теми, с кем знаком не был. Одеты ребята были скромно. До разноцветных пиджаков Евтушенко и шелковых кашне Вознесенского еще не доросли. «Если ты хорошо пишешь, тебе не нужно изысканно одеваться», — сказал местный классик Джеймс Дикки. Писал Дикки на редкость плохо, но, по мнению Дяди Джо, занимал позицию здешнего Шолохова.

Мы быстро погрузились, обмолвившись несколькими дежурными фразами. С Курицыным и Ждановым я давно дружил, с Приговым у меня была одна общая знакомая, правнучка Владимира Ленина, но трогать имя вождя всуе я не решился.

Мы мчались по пригородам столицы мира.

— Чертаново, — мечтательно говорил Дмитрий Александрович, осматривая окрестности. — Строгино.

На лацкане его серой матерчатой куртки красовался значок ДОСААФ. Мне не верилось, что Пригов заслужил его, сдавая спортивные нормы. Маленький подвижный человек, он был коротко стрижен, отчего форма его заостренных волчьих ушей сразу бросалась в глаза. Когда Томек достал крысу для очередного поцелуя, Пригов возбудился и попросил дать ему поиграться с «мышкой». Он тут же приблизил ее к лицу, стал целовать ее и сюсюкать. Мы на заднем сиденье переглянулись. Пригов бил все рекорды толерантности. Более того, они с этой крысой очень подходили друг другу. Были похожи, как брат и сестра. Человек прилетел на далекую американщину и тут же встретил родню.

— Ты осторожнее с ним, — мрачно сказал Жданов. — Он в самолете не ел — откусит ей голову.

Томек пропустил его предупреждение мимо ушей, обернулся на Дмитрия Александровича и от увиденного резко дал по тормозам. Крыса изменила ему с иноземным поэтом. От толчка зверюга выпала из рук концептуалиста, пробежала по нашим коленям и забилась в тайные щели микроавтобуса. Поляк заголосил. Мы со Ждановым и Курицыным принялись искать ее под сиденьями. Застырец стал зазывать крысу по имени. Томек попросил сидеть смирно, чтобы не раздавить Барбару, решив, что из машины она никуда не денется. Экскурсия по городу отменилась, представление о русской поэзии у Томека испортилось навсегда. Он въехал на территорию кампуса, нарушая пределы скорости, и тут же бросился искать свою питомицу. Мы поплелись в общагу. Жильем Стивенс нас обеспечивал только на три дня.

Потом — живи где придется. Я надеялся, что у ребят есть друзья в этих краях, но, как потом выяснилось, ошибался.

За Драгомощенко и Курёхиным мы поехали на такси следующим утром вместе со Славой Курицыным. Польский крысолюб поддерживать литературу отказался даже за деньги. Питерский самолет встречали на летном поле: запомнилось мне это именно так. Ковровых дорожек не было, но я помню, как Аркадий Трофимович вывалился из овальной двери боинга на ступеньки подъездного трапа и тут же окунул голову в старый желтый портфель. Когда лицо выныривало из портфельной норы, на нем отражалось отчаяние. Он опускал его вновь и доставал еще более искаженным. Мы с Курицыным стояли за заборчиком вместе с остальными встречающими и следили за его манипуляциями. На ногах он стоял плохо, но по трапу спустился играючи. Так и не застегнув портфеля, он направился к нам с Курицыным.

— Как очистить пятна от красного вина? — сказал он вместо приветствия.

— Их надо посыпать солью, — ответил Курицын.

— Они на бумаге. Вино пролилось прямо на нотные партитуры, которые я везу Оксам.

— Ноты нужно перенести на новый нотный стан, — улыбнулся Курёхин, который на фоне Драгомощенко казался незаметным. Он подошел к нам в одеждах зеленоватого оттенка, элегантный и трезвый.

Сергей Анатольевич улыбался всему происходящему, хотя перелет с Аркадием не мог доставить удовольствия.

С женой Курёхина — Настей Фурсей — я познакомился в возрасте пяти лет на Черноморском побережье Крыма. Наши родители дружили, и мы поехали к морю отдыхать дикарями. Дядя Юра каждый день уходил на подводную охоту, вооружившись гарпунным ружьем. Мы с Настей ловили крабов в расщелинах скал, загорали и купались. С тех пор у меня осталась целая коробка слайдов, сделанная в те времена. В Питере я бывал редко, мы не общались, но о делах Курёхина я знал. Фурсей присылал мне вырезки из газет, записи, я в ответ отделывался стихами. Появление Курёхина в Хобокене было, на мой взгляд, делом житейским.