Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

— Дер тумене шпрах! [48] Нечестивый, скверный язык (идиш). — гремит он, когда слышит, что я общаюсь с двоюродными сестрами на английском. Нечестивый язык, говорит Зейде, он словно яд для души. Чтение книг на английском и того хуже — оно гостеприимно распахивает дьяволу мою душу.

Сегодня я сама не своя, потому и сболтнула лишнего. У меня под кроватью появилось кое-что новенькое, и вскоре (когда Баби больше не нужна будет моя помощь с креплех ) я плотно закрою дверь в свою комнату и достану его — чудесный томик в кожаном переплете — и вдохну дурманящий аромат свежей книги. Это один из трактатов Талмуда [49] Талмуд — главный текст иудаизма после Танаха (Библии). Написан на арамейском. с запрещенным английским переводом и длиною в тысячи страниц, что обещает мне несколько недель захватывающего чтения. Мне не верится, что я наконец-то смогу расшифровать древний язык Талмуда, созданный специально, чтобы отвадить неучей вроде меня. Зейде не разрешает мне читать еврейские книги, запертые у него в шкафу: это только для мужчин, говорит он, а девочкам место на кухне. Но мне интересно, о чем его штудии и что же написано в книгах, за которыми он проводит столько часов, трепеща в ученом экстазе. Капли изрядно разбавленной мудрости, которыми делятся мои учителя в школе, только подогревают мое любопытство. Я хочу узнать правду о Рахили, жене рабби Акивы [50] Рабби Акива — еврейский духовный лидер I–II вв., законоучитель, один из основоположников раввинистического иудаизма. Принял мученическую смерть от римлян. , которая прожила в нищете двенадцать лет, пока ее муж изучал Тору где-то в чужих краях. Как могла избалованная дочь богача согласиться обречь себя на такое жалкое существование? Учительницы говорят, что она святая, но наверняка все куда сложнее. Зачем она вообще вышла замуж за такого бедного, невежественного человека, как Акива? Уж точно не потому, что он был красавчиком — иначе она не дала бы добро на его поездку длиной в двенадцать лет. Дело в чем-то другом, и, если никто не желает мне об этом рассказать, я сама все разузнаю.

Я купила Талмуд в переводе Шоттенштайна на прошлой неделе в магазине иудаики в Боро-Парке. В магазинчике никого не было, а подсвечивали его только вялые лучи солнца, сочившиеся сквозь мутные окна. Серебристые пылинки, казалось, висели в лучах света, медленно поднимаясь, когда до них долетало слабое дуновение кондиционера. Укрывшись в тени нависающих книжных полок, я пробормотала продавцу, что книгу меня попросили купить для двоюродной сестры. Я переживала, не слишком ли заметно нервничаю — моя ложь уж точно была написана на лбу, как всегда предупреждал меня Зейде. «Дер эмес штейт ойф ди штерн» [51] Правда написана на лбу (идиш). , — говорит он. «Как бы убедительно ты ни лгала, твой лоб тебя выдаст». Представляю, как слова проступают сквозь мою кожу и светятся, словно неон в темноте, когда внезапный ветерок сдувает вверх мою жидкую темную челку.

Как я успела заранее разведать, в этом крошечном магазине на Нью-Ютрект-авеню работает всего один человек. Он подслеповатый старик с трясущимися руками, и, пока он заворачивал в оберточную бумагу здоровенную увесистую книгу, я поверить не могла, что мне сошло это с рук. Может, этот мужчина не умел читать, что написано на лбу, а может, это я так хорошо прикинулась глупышкой, нацепив бездумный и равнодушный вид. Он взял мои шестьдесят долларов, заработанные за присмотр за чужими детьми, — пачку, состоявшую по большей части из долларовых банкнот, — и медленно пересчитал их, после чего кивнул. «Все гут [52] Хорошо (идиш). », — произнес он: я могла идти. Я постаралась выйти из магазина с невозмутимым видом и, только удалившись от него на квартал, запрыгала от неописуемого счастья. У меня тряслись коленки, пока я ехала в Вильямсбург на автобусе, упиваясь запретным восторгом от свершенного. Само собой, всем было понятно, что я напроказничала. На передних сиденьях автобуса сидели мужчины [53] В ортодоксальных районах женщины и мужчины в автобусах занимают разные половины, мужчины садятся спереди, женщины — сзади. , к счастью смотревшие в другую сторону, а вот женщины в платках и толстых колготках с видимым неодобрением разглядывали меня и внушительный сверток на моих коленях.

Я шагала по Пенн-стрит на дрожащих ногах, заряженная смесью ужаса и триумфа, и прижимала к груди свою ношу в оберточной бумаге. Я избегала взглядов прохожих, опасаясь встречи с любопытствующими соседями. Вдруг кто-то спросит, что это у меня в руках? Я обходила стороной мальчишек на виляющих велосипедах и подростков, толкавших скрипучие коляски с младшими братьями и сестрами. В этот душистый весенний день на улице было полно народу, и на то, чтобы преодолеть полквартала, ушла, кажется, целая вечность.

Дома я быстро спрятала книгу под матрас, на всякий случай затолкав ее поглубже. Я разгладила простыню и одеяло и расстелила покрывало так, чтобы оно свисало до самого пола. Я села на краешек кровати — внезапно меня захлестнуло чувством вины и словно пригвоздило к этому месту.

Мне хотелось забыть, что этот день вообще случился. Весь шабат книга жгла меня сквозь матрас, то укоряя, то взывая ко мне. Я игнорировала ее зов: слишком опасно, слишком много людей вокруг. Что сказал бы Зейде, если бы узнал? Уверена, даже Баби пришла бы в ужас.

Воскресенье обволакивает меня, словно запечатанный креплех : уютный, ленивый день с секретной начинкой. Нужно только помочь Баби с готовкой, а потом в моем распоряжении останется еще целых полдня. Баби и Зейде приглашены на бар-мицву [54] Бар-мицва — день религиозного совершеннолетия у мальчиков (13 лет и 1 день), обычно широко отмечается. Со дня бар-мицвы подросток сам несет ответственность за соблюдение законов и традиций иудаизма и может участвовать в делах своей общины. моего двоюродного брата, что для меня означает как минимум три часа никем не нарушаемого уединения. В морозилке есть кусок шоколадного торта, и я не сомневаюсь, что Баби с ее дырявой памятью его не хватится. Ну разве не прекрасный рисуется день?

После того как на лестнице затихает звук тяжелых шагов Зейде, я смотрю из окна своей комнаты на втором этаже, как мои родные садятся в такси, а затем вытягиваю книгу из-под матраса и с благоговением кладу ее на стол. Ее страницы из полупрозрачного пергамента заполнены убористым текстом: словами Талмуда в оригинале, их английским переводом и комментариями раввинов, которые располагаются в нижней части каждой страницы. Больше всего мне нравятся комментарии — записи бесед древних раввинов о каждом священном изречении в Талмуде.