Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография [litres]

Ворвавшись в кабинет Рафаэля, я объявил, что нашел жемчужину. Рафаэль ответил, разглядывая фото, что этот профиль нам для героя не подходит. Я был согласен, но настаивал, чтобы мы привлекли его к съемкам. Он бы идеально подошел для роли неподкупного сержанта. Рафаэль хмыкнул, но согласился, чтобы я назначил с парнем встречу.

Через несколько дней Жан Рено вновь появился на съемочной площадке. Его встреча с Рафаэлем длилась пять минут. Выйдя от него, Жан зашел в мой кабинет. Его лицо изменилось. У этого колосса подгибались ноги и кровь отхлынула от лица.

– Прости за прошлый раз. Я вел себя гнусно, но эта профессия, она жестокая, и каждый защищается как может, – бросил он мне с обезоруживающей честностью.

Одним словом, он вошел в мою жизнь. Я еще ничего не знал о нем, но уже понимал, что мы с ним пришельцы с одной планеты. Оба мы влачили наши тела в одном и том же океане одиночества.

– У меня для тебя хреновая роль, но если тебе нужны деньги… – сказал я откровенно.

– Я согласен, – не колеблясь ответил Жан. У него тогда уже было двое детей. – Никогда не забуду, что ты для меня сделал, – сказал он со слезами на глазах.

Я очень надеялся, что он вернет мне сторицей, так как я написал сценарий короткометражки, в которой он был бы великолепен, и уже знал, что у меня не будет денег, чтобы ему заплатить.

По утрам, как все правильные первые ассистенты, я раньше всех добирался до замка, но Жан каждый раз был уже там, на площадке, одетый в униформу сержанта, с руками, скрещенными за спиной.

– Добрый день, рядовой Бессон, – небрежно бросал он.

– Мое почтение, сержант Рено, – обычно отвечал ему я.

Мы обменивались шуточками и перемигивались, между нами установилась некая связь, которая могла стать основой будущей дружбы. В остальном режиссер меня напрягал. Он не имел ни малейшего понятия ни о кадре, ни о правиле 180 градусов. Ему были знакомы лишь театральные подмостки.

Двадцать раз на дню он переспрашивал, можно ли поставить камеру здесь или там. Двадцать раз на дню я отвечал, что он пересекает линию и что так делать нельзя.

– Опять эта ось?! Черт бы побрал эту ось! Куда мне деваться? – целыми днями вопил он.

Не теряя терпения, я предлагал ему композицию кадра. Я делал его работу, но это мне не докучало, наоборот. Я набирался опыта, при этом не возлагая на себя никакой ответственности. Через неделю Рафаэль вошел во вкус, он неизменно отправлял меня готовить следующую сцену. Когда он приходил, я предлагал ему раскадровку, и он ее одобрял с довольным видом генерала, которому доложили о построении.

Мишель Галабрю с трудом покидал свою гримуборную. Эти съемки его не вдохновляли. Если он задерживался более чем на полчаса, за ним всегда посылали меня. Я входил в гримуборную, и Мишель опускал голову, как ребенок, которого собираются бранить.

– Ты текст знаешь? – ласково спрашивал я.

– Мда! – отвечал он с такой гримасой, что можно было умереть со смеху.

Каждый раз я заставлял его пять минут репетировать. Мишелю с трудом давались эти идиотские фразы. Я его понимал.

– Чем быстрее мы закончим съемки, тем быстрее вернемся домой, – убеждал его я.

Тогда Мишель вскакивал и отправлялся на съемочную площадку, дурачась и изображая, будто идет на войну.

Одна история с ним особенно меня впечатлила. Мы готовили сцену в кабинете, заполненном военными и знатными людьми. Скоро должны были начать снимать. Мишель вполголоса рассказывал анекдоты обступившим его актерам, и все они хохотали. Вдруг режиссер крикнул «Мотор!», и Мишель за секунду собрался. Зато другие оказались не в форме, вытирая слезы от смеха. Он всех обезоружил и ликвидировал конкурентов. Выживших не осталось.

Я был впечатлен и запомнил этот урок. Актеры – сложные, злые, трогательные, страшные и могучие животные. Мне следовало остерегаться и стараться получше их узнать, чтобы научиться ими управлять.

Жан-Жаку Бенексу присудили сразу несколько «Сезаров» по нескольким номинациям. Он тоже явился из ниоткуда, и c фильмом «Дива» у него было много проблем. Жан-Жак – герой целого поколения тех, кто мечтал о кино. Он был нашим кумиром, живым доказательством того, что успех возможен.

Мне очень хотелось посмотреть церемонию, но в моей квартирке не было телевизора. На Елисейских полях в витрине магазина «Локатель» был телевизор, который оставался включенным всю ночь.

Поэтому я стоял перед витриной, покрываясь гусиной кожей.

Жан-Жак Бенекс поднялся на сцену, и это наполнило меня счастьем и надеждой. Жаль только, из-за толстого стекла витрины я ничего не услышал из его длинной речи. Но я видел в его глазах свет надежды, которая так была мне необходима. Пора было мне снова взяться за короткометражку.

После провала первой короткометражки клип Жоливе вернул мне уверенность в моих режиссерских способностях. За несколько недель до этого, слоняясь по восемнадцатому округу, я наткнулся на невероятную декорацию. Это был предназначенный к сносу кинотеатр, одна стена у него была раскурочена. Зал был этажом выше, и с улицы можно было видеть красные кресла, обращенные к экрану. В этой картине было что-то непристойное, словно некто нарушил личное пространство зрителя. Тогда я принялся разыскивать дворы, в которых имелись предназначенные к сносу строения, все эти безжизненные полуразрушенные дома. Это были декорации конца света, на которые пришлось бы потратить целое состояние, если бы пришлось их возводить.

Тогда мне пришла в голову простая история в постапокалиптической декорации. Один человек сражается с другим, чтобы быть последним выжившим. Когда он наконец побеждает, появляется третий, который его убивает. Название фильма будет «Предпоследний». Мой сценарий не представлял собой ничего революционного, но я ни на что такое и не претендовал. Мы попробуем сделать фильм просто, красиво и хорошо, и уже это будет неплохо.

Я позвонил Жану Рено, и мы встретились в баре, чтобы все обсудить.

– Предупреждаю, я не работаю бесплатно, – сразу заявил он.

Признаюсь, я был несколько удивлен его напором и попытался, смущаясь, объяснить, что у меня совсем нет денег на фильм и что в качестве оплаты я могу предложить всего 100 франков (то есть 15 евро).

– Хорошо, и больше не будем об этом, – сказал он.

Сделка была заключена. Для него была важна не сумма, но принцип. Он хотел, чтобы ему непременно платили за работу – как профессионалу. Под панцирем этого гиганта скрывалась неуверенность, которую я внезапно обнаружил. Это был великан на глиняных ногах. То есть он обладал всеми качествами, которые мне импонировали.

Ради того чтобы раздобыть еще одного актера, я выпил бокал вина с Франсуа Клюзе. Карьера у него еще начиналась, но в городе только о нем и говорили. Франсуа – человек рассудочный. Он задал мне миллиард вопросов об истории, о линии персонажей, об их индивидуальных особенностях, их эмоциональных следах. Я рассказал ему, что это короткий метр на восемь минут, о двух парнях, которые бьются друг с другом, и что, хоть фильм и черно-белый, это не «Гражданин Кейн». Но Франсуа был увлечен. Он жил и дышал профессией. Он был воодушевлен, как альпинист у подножия Эвереста. Он мог играть Мольера за завтраком и Шекспира за ужином. Я не соответствовал его уровню, мое предложение его не заинтересовало. И он любезно мне отказал.