Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Весьма своеобразной и непонятной фигурой на «отрадинском» горизонте был Митя Краснопольский — человек средних лет, приличной внешности, бывший правовед. (Кстати, он оказался моим дальним родственником через Калагеорги.) Как он попал в «Отраду» и почему он там жил, осталось для меня неясным. (После революции Краснопольский женился на старшей девочке Блохиной и, уже разбитый параличом, несколько лет жил в Козельске.)

Другим не совсем обычным обитателем «Отрады» был молодой француз Валентин Девойод, сын известного певца-баритона, приехавшего на гастроли в Россию и скоропостижно умершего. Круглый сирота, Валентин воспитывался в Московской французской школе святого Людовика и в возрасте одиннадцати-двенадцати лет был взят Марией Владимировной на лето в качестве товарища к младшему сыну Коке. Привольная и бездумная жизнь в «Отраде» оказала свое действие: Девойод не пожелал вернуться в школу, забыл французский язык, опростился и остался жить у Марии Владимировны наподобие Тарзана, занимаясь охотой и рыбной ловлей. (Впоследствии он все же, кажется, репатриировался.)

Наследственное имение Ергольских Клюксы было расположено на левом берегу Жиздры. «Отрада» же представляла собою дачу, построенную сравнительно недавно на правом, лесистом берегу реки. С открытой террасы открывался широкий вид на заливные луга. В хорошую погоду можно было различать отстоявшие в 12 верстах купола козельских церквей.

Завершив краткое описание «Отрады» с внешней и внутренней стороны, я возвращаюсь к своему жизнеописанию. От аксаковского Антипова до «Отрады» считалось примерно 35 верст. Узнав, что мы туда собираемся, Борис после неприятного разговора с отцом вывел из конюшни лучшую лошадь, запряг ее в беговые дрожки и помчался туда же. Всякий, кто направлялся из Антипова в сторону Козельска, неизбежно должен был переезжать реку Серёну по плотине у Плюскова. В Плюскове жила Надя Вахтина, которая за пять лет, что не появлялась на страницах моих воспоминаний, успела выйти замуж, овдоветь, заболеть туберкулезом легких и поселиться вместе с двухлетним сыном Ростиславом в доставшемся ей по разделу имении. Так как в большинстве случаев радости одних создаются за счет печалей других, то я допускаю, что Надя с болью в сердце наблюдала из окон своего дома, как Борис Аксаков проезжает мимо ее околицы неизвестно куда и неизвестно зачем. Во всяком случае, таковы мои предположения теперь — тогда я об этом не думала. (Надежда Алексеевна Вахтина, урожденная Вяземская, умерла через год и похоронена в ограде попелевской церкви, рядом со своим отцом.)

Борис приехал в «Отраду» под вечер. Его ухаживания за мной принимали открытый характер. Все отрадинские жители — великие специалисты в подобных вопросах — навострили уши и стали ждать, что будет дальше. Зная, что я интересуюсь русской стариной, Борис наутро следующего дня предложил мне показать достопримечательность — церковь местной архитектуры — в селе Волосово-Дудино, куда мы и отправились в предоставленном нам хозяевами шарабане. Погода была чудесная, дорога шла лесом, церковь оказалась запертой, и мы могли ее осмотреть только снаружи, но не особенно об этом сокрушались.

По возвращении нашем из этой поездки произошло «событие», которого ждали все кумушки — между мамой и Борисом состоялся разговор, который можно подвести под рубрику «официальное предложение». Мама была озадачена: она никак не ожидала, что дела пойдут с такой головокружительной быстротой, и была далеко не в восторге от принятого нами решения. Я помню ее первое возражение: «Борис! Простите, что я затрагиваю этот вопрос, но Вы знаете, какой славой пользуется во всей округе „аксаковский характер“. Я боюсь, что Вы его унаследовали». На это Борис очень умно и с большим достоинством сказал: «Я сам так много от него пострадал, что гарантирован от повторения ошибок моего отца!»

Я в смущении ожидала, что мама, с полным на то основанием, скажет мне: «А ты что же, матушка, так быстро меняешь свои привязанности! У тебя семь пятниц на неделе» Но мама этого не сказала, так как сама косвенно содействовала моей «измене». К Борису она относилась хорошо до самого конца. Мама обладала неоценимым качеством: она умела быть верным другом, а с Борисом она была, безусловно, дружна, хотя всегда видела его недостатки и первый из них — плохой характер, который он все-таки унаследовал и не преодолел.

Следует добавить еще, что осенью 1913 года мама сама находилась в «смятении чувств»: намечались изменения ее собственной судьбы и потому моя судьба пошла «самотеком».

Что касается отца, то он, как в отношении меня, так и в отношении брата, придерживался теории невмешательства. Он говорил: «Вам жить, а не мне — решайте сами, тем более что запреты в таких делах обычно ни к чему не приводят!» Бориса он сначала не знал, а потом не любил.

Женитьба не приносила Борису никаких материальных выгод, так как я была «бесприданницей», но моральные выгоды она ему, несомненно, принесла: из «сына, не оправдавшего надежд семьи», он вдруг превращался в счастливого жениха, которому все, словно сговорившись, стали помогать на его новом жизненном пути. Началось с того, что его крестный отец Николай Александрович Запольский дал ему денег на оплату самых неотложных долгов. (Как раз в это время он запродал Радождево полковнику Кирьякову.)

В аксаковской семье весть о нашей помолвке была встречена восторженно, причем Сергей Николаевич торжественно заявил: «Имейте в виду, что если между вами когда-нибудь возникнет размолвка, я всегда буду на стороне Тани». В сентябре 1934 года Борис и я оформляли развод в Ленинградском ЗАГСе. Регистраторша, следуя правилам, спросила Бориса: «Не возражаете ли вы против того, что ваша бывшая жена и впредь будет носить вашу фамилию?» Борис встал, поклонившись в мою сторону, и сказал: «Это будет для меня честью!» Регистраторша, не привыкшая к такому рыцарству, широко раскрыла глаза, а я вспомнила Сергея Николаевича, которого давно уже не было в живых, и подумала: «Тень Грозного меня усыновила».

При оценке отношения Бориса ко мне, которое было очень сложным, я никогда не забываю отдельных моментов высокого напряжения и благородства, и, между прочим, того, как он плакал (да, плакал, самыми настоящими слезами!), когда мы шли по Вознесенскому проспекту в этот самый загс. Наши жизненные дороги давно разошлись, эти слезы, вероятно, были вызваны наплывом воспоминаний молодости, но все же они были, и я их помню!

Когда весною 1913 года мы вернулись из Аладина в Москву, начались приготовления к свадьбе, назначенной на конец января. Борис съездил в Петербург, представился моему отцу и уволился с военной службы. В ноябре, когда я встречала его на вокзале, он уже был в штатском и в паспорте у него значилось: «запаса гвардии поручик».