Андре Асиман - Из Египта. Мемуары

Казалось, будто с голосом, доносившимся из-за темного Средиземного моря, – надменным, изысканным, невозмутимым, воплощавшим давний обет, что Франция неизменно восстанет против сил зла, – нас разделяют миллионы световых лет. Объединенные силы нанесли по Египту стратегические воздушные удары. Порт-Саид пал. Союзный десант взял Суэц.

– Значит, и делу конец! – сказал дедушка Нессим.

– Они будут здесь в ближайшие дни.

В следующее мгновение в дверь заколотили. Дедушка Исаак тут же выключил радио, взял маленькую керосиновую лампу и сам пошел открывать; раздутая тень его скользила по потолку в коридоре. Наконец дедушка добрался до двери: на пороге стоял швейцар, который, не дожидаясь, пока откроют, принялся костерить нас за то, что так долго не гасим свет.

– Вы хотите, чтобы нас разбомбили? – выкрикнул он по-арабски.

Дедушка Исаак недоуменно уставился на него.

– Разумеется, я не хочу, чтобы нас разбомбили, – ответил он.

– Тогда выключи свет, еврейская морда, или я добьюсь, чтобы тебя арестовали за шпионаж.

Швейцар не оставил дедушке шанса захлопнуть у него перед носом дверь: притворил ее за собой. Я слышал из коридора, как он кричит то же самое бедной старой мадам Силвера.

В тот же вечер большую часть мебели в гостиной и прихожей отодвинули к стенам, на пол положили матрасы, а когда бабушка увидела, что матрасов на всех не хватает, принесла из кладовки старые одеяла, некоторые, кажется, еще времен Крымской войны, и постелила для детей. Ближайшие недели нам с двоюродными братьями и сестрами предстояло жить в гостиной.

На следующее утро кто-то из дедушек попросил слугу скупить всю местную прессу в главном газетном киоске Спортинга. Новости были невероятные.

– «Новая победа!» – процитировал дедушка Нессим.

– «И в этом мы тоже одержали победу, – прочел дедушка Исаак. – Среди защитников отечества нет ни раненых, ни пленных».

– Скажите на милость, каким образом этот никчемный выскочка Насер ухитрился разбить объединенные армии Франции и Британии? – спросила бабушка Марта.

Завтрак у прабабушки всегда подавали l’anglaise : я такое видел только в кино и оттого чувствовал себя словно в самой роскошной гостинице в мире, где утреннюю свежесть разбавляют манящие ароматы экзотических цветов, полированных полов, горячих напитков, сливочного масла, яиц и поджаренного хлеба. Накладываешь на тарелку все, чего душа пожелает, садишься за стол, и слуга наливает тебе кофе, чай или шоколад. Сливочное масло настругано аккуратными ракушками. Поджаренный хлеб под вышитой лиловой салфеткой, крутые яйца греются в большой вазе, множество сортов варенья и сыра. Бриошей же в корзинке целая груда, и сразу ясно: можно взять не одну булочку, а сколько захочешь.

– Неужели ты все это съешь? – спросила бабушка, помогавшая мне за завтраком.

Я кивнул. Мама только головой покачала – мол, незачем показывать, что я сроду не видывал, чтобы на завтрак подавали столько блюд. Но я упрямо заявил бабушке, заметившей выражение маминого лица, что страшно проголодался.

– Как скажешь, – сдалась бабушка: ей хотелось, чтобы все, в особенности ее сестры, чьи дети и внуки тоже были здесь, решили, будто она позволяет мне делать что вздумается вовсе не оттого, что не чает во мне души, как все сефардские бабушки, вечно зацеловывавшие внуков, но потому лишь, что у такой просвещенной бабушки сложились исключительные отношения с ее не по годам развитым внуком.

Сидевшая рядом со мной бабушка, как обычно, нарезала для меня хлеб тонкими ломтиками-солдатиками, срезала тупой конец с яйца, сваренного всмятку, и посолила. Я поднял глаза от тарелки и увидел, что в столовую сочатся лучи солнца. Бабушкино сиреневое платье заливал свет этого дивного тихого утра. Я словно попал в волшебный край магии.

Подошел слуга, чтобы налить мне шоколаду, но я ответил, что буду чай, и, подражая бабушке, попросил долить мне в него кипятку.

С рук мне это не сошло. Что бы ни подавали в столовой в следующие дни, кто-нибудь обязательно просил слугу непременно долить мне кипятку. Не нужно ли мне кипятку в суп? Или в салат? Или в стакан с водой, вдруг она слишком холодная? Дедушка Исаак, обожавший домашнее мороженое бабушки Марты, не преминул поинтересоваться, не добавить ли кипятку мне в мороженое.

– Пошутили – и хватит, оставьте мальчика в покое, – на третий день отрезала бабушка. – А ты, – тут она обернулась ко мне, – впредь пей, что дали, и не ломайся, понял?

Куда подевался просвещенный либерализм, который она разыгрывала прежде.

– Хочет быть petit monsieur, – поддел Исаак. – Ему бы цилиндр да монокль – и отправится наш jeune flneur гулять по grands boulevards de Paris [66] Юный фланер… по Большим бульварам Парижа ( фр. ). .

Дедушка Исаак спросил, кем я хочу стать, когда вырасту.

– Послом, – ответил я, покосившись на бабушку, которая и заронила эту идею в мою голову.

– И какого же государства? – уточнил дед.

Я ответил, что пока не знаю.

– Какое у тебя гражданство?

Об этом я прежде не задумывался, но ответ показался мне настолько очевидным, что я даже не понял, почему Исаак спрашивает об этом.

– Франции, конечно, – сказал я.

– «Франции, конечно», – передразнил меня дед. – Даже не знает, какого государства он гражданин, а бабушка его в послы прочит! Ради бога, Эстер, ради бога! Ты не французский гражданин. В отличие от меня, – с нескрываемым ядом и насмешкой сообщил мне Исаак. – А ты гражданин Италии. Точнее, Турции. – Он мельком взглянул на меня и усмехнулся. – Ты даже этого не знал, верно? И, похоже, совсем не в восторге.

Домашние чуть ли не каждый день вспоминали далекий край газовых фонарей под названием Турция, где царили невежество, грязь, болезни, воровство и кровопролитие. Потому-то мне и в голову не могло прийти, что я гражданин Турции. Я почувствовал себя замаранным, высмеянным, преданным. Я глазел на дедушку Исаака посреди всеобщего смеха, не в силах постичь затейливых изгибов его иронии и еще не отдавая себе отчета, что ему свойственны остроумие, добродушие и лукавая нежность к детям, которая отличает самые жестокие души.

Однажды днем, когда все улеглись подремать, я вдруг услышал горестный плач голубки, птенца которой утащил котенок. Она лихорадочно кружила по внутреннему дворику, нарушая дневную тишину криком, извещавшим всех на кухне о ее горе; партнер же ее смотрел, как она мечется, едва не врезаясь в каменные стены.

Я открыл стеклянную дверь, соединявшую гостиную со столовой, и шагнул в комнату, где менее часа назад взрослые громко обсуждали наши перспективы.

– Делать нечего, остается только ждать, – настаивал дедушка Исаак. – Банки закрыты. Дверь моей конторы опечатали. И предоставить мне кредит теперь готов разве что мой табачник.