Андре Асиман - Из Египта. Мемуары

Несмотря на суматошные сборы и продажу всей нашей мебели в последний момент, мама, бабушка и Эльза решили накануне отъезда устроить седер. По такому случаю планировали принести из гостиной два огромных канделябра и зажечь старые лепные свечи. К чему отдавать их чужим людям? Бабушка Эльза хотела сделать уборку и избавиться от хамеца, как обычно делают перед Песахом. Но заниматься этим никто особо не рвался: повсюду чемоданы, всё вверх дном, так что от этой мысли отказались.

– И зачем тогда нужен седер? – ехидничала бабушка Эльза.

– Скажи спасибо, что хоть так, – отвечал мой отец.

– А раз так, давай вообще ничего не будем устраивать, можно подумать, мне это надо! – кипятилась бабушка Эльза.

– Хватит, Эльза, пожалуйста, не накручивай себя из-за какого-то дурацкого седера.

Мама с бабушкой принялись его умолять и добрую часть дня деловито сновали между комнатой бабушки Эльзы и папиным кабинетом. Наконец папа сказал, что пойдет прогуляться, но к ужину вернется. Это значило, что он согласен. Абду, прекрасно знавший, что подают на стол во время седера, не дожидаясь приказов, поставил варить яйца и принялся готовить buuelos [125] Буньюэлос, традиционное испанское блюдо. из картофеля с сыром.

Бабушка Эльза попросила меня почитать в тот вечер Агаду. Я никак не соглашался, и она напомнила, что эта комната в последний раз видит седер и я обязан прочесть Агаду в память о дедушке Нессиме.

– Если никто не прочитает, его место останется пустым.

Но я все равно отказался.

– Неужели ты стыдишься того, что еврей? Вот как, значит? Что мы тогда за евреи такие? – не унималась бабушка Эльза.

– Такие, которые не празднуют исход из Египта, потому что им совершенно не хочется его покидать, – ответил я.

– Что за ребячество! Мы ни разу не пропустили седер. Твоя мать этого не перенесет. Ты этого хочешь?

– Я не хочу в этом участвовать. Я не хочу переходить через Красное море. И на следующий год в Иерусалиме тоже оказаться не хочу. На мой взгляд, это ритуал ради ритуала, и больше ничего. – И, весьма довольный собственным bon mot , я ринулся прочь из комнаты.

– Но ведь это последний наш вечер в Египте, – бросила мне вслед бабушка Эльза, словно это могло меня переубедить.

Однако, несмотря на всю свою неуступчивость, я решил все же надеть новый галстук, пиджак и новенькие, сшитые по мерке остроносые черные ботинки. Около половины седьмого ко мне в гостиной присоединилась мама в темно-синем платье и своих любимых украшениях. Я слышал, как в соседней комнате сестры добавляют последние штрихи к праздничному столу, убирают лишние серебряные приборы, которые Абду как следует начистил. Наконец бабушка вошла в гостиную и скривилась – дескать, эта Эльза просто невыносима.

– Вечно все делает по-своему, ни с кем не считается.

Бабушка села, рассеянно оглядела свою юбку, расправила складки и, порывшись в вазочке с арахисом, выудила жареный миндаль. Мы посмотрели на улицу и увидели в окне наше отражение. Еще три персонажа, подумал я, и можем играть Пиранделло [126] Вероятно, речь о пьесе «Шесть персонажей в поисках автора». .

Вошла бабушка Эльза в лиловых кружевах, которым явно перевалило за полвека. Заметила, что я надел галстук.

– Гораздо лучше, чем в тех штанах с заклепками, – бросила она и многозначительно посмотрела на сестру.

Мы решили выпить вермута, бабушка Эльза сказала, что хочет покурить. Мама тоже выкурила сигарету. А потом, как обычно на таких сборищах, сестры понемногу начали предаваться воспоминаниям. Бабушка Эльза рассказала, как до Второй мировой войны держала в Лурде иконную лавку. Она продавала паломникам-христианам невероятное количество предметов религиозного культа, и никто сроду не догадался бы, что она еврейка. И вот как-то на Песах, не зная, где купить пресный хлеб, она отправилась в булочную и спросила пекаря, из какой муки он печет свою продукцию – дескать, у ее мужа язва желудка и ему нужен особый хлеб. Булочник не понял, чего она хочет, и Эльза в отчаянии спросила, нет ли у него хлеба полегче, может, даже пресного, если такой вообще бывает. Никак в Лурде эпидемия, сказал пекарь: последние дни к нему то и дело наведываются страдальцы с различными желудочными недугами и задают один и тот же вопрос. «Неужели их так много?» – удивилась бабушка Эльза. «Много, много», – ответил булочник, улыбнулся, прошептал: « Bonne pque , счастливого Песаха», – и продал ей пресный хлеб.

– Se non vero, ben trovato, если это и неправда, то хорошо придумано, – заметил отец, который как раз вошел в гостиную. – Ну что, мы готовы?

– Да, ждали только тебя, – ответила мама. – Хочешь скотча?

– Нет, спасибо, я уже выпил.

По пути в столовую я заметил у отца на щеке свежие багровые полосы, похожие на отметины от ногтей. Увидев это, бабушка ущипнула себя за щеку, но промолчала. Мама тоже украдкой поглядывала на отца, но не сказала ни слова.

– И что нам теперь положено делать? – с легкой насмешкой спросил он у Эльзы, которая в такие минуты всегда держалась очень торжественно.

– Я хочу, чтобы ты почитал, – она ткнула пальцем на стул Нессима. Мама встала, показала папе, с какого места начинать, и молча покачала головой; чем больше она смотрела на отца, тем сильнее мрачнела. Отец принялся читать по-французски, без насмешки, без выкрутасов, даже робко. Однако, освоившись, стал мямлить, усиливал голос, то и дело поправлял себя или нечаянно пропускал строки, а потом дважды читал один и тот же фрагмент. Наконец бабушка решила облегчить ему задачу.

– Пропусти это, – сказала она.

Папа прочел еще немного и опять замялся.

– И это пропусти.

– Нет, – запротестовала Эльза, – или мы читаем всё, или не читаем вообще.

Того и гляди вспыхнет ссора.

– Где же Нессим, когда он так нам нужен, – проговорила Эльза скорбным тоном, объяснявшим ее успех в Лурде.

– Подальше от тебя, – пробормотал отец еле слышно, и я захихикал.

Мама, заметив, что я пытаюсь подавить смешок, заулыбалась: она, и не слышав, догадалась, что сказал отец. Глядя на меня, отец, как ни старался сдержаться, тоже прыснул, а за ним рассмеялась и бабушка. Никто понятия не имел, что делать, что читать и где остановиться.

– Да уж, евреи из нас еще те, – произнесла бабушка Эльза, у которой от смеха потекли слезы.

– Тогда давайте приступим к еде, – предложил отец.

– Отличная мысль, – поддержал я.

– Но мы же только начали, – возразила бабушка Эльза, которой наконец удалось успокоиться. – Это наш последний седер. Разве так можно? Мы ведь никогда уже не соберемся вместе, я это чувствую. – Она готова была разрыдаться, но бабушка ее предупредила, что в таком случае тоже заплачет. – Это последний раз. – Эльза коснулась моей руки. – На моей памяти за полвека в этой комнате прошло столько седеров, год за годом. И вот что я тебе скажу, – обратилась она к отцу. – Знала бы я пятьдесят лет назад, что все закончится вот так, знала бы я, что окажусь одной из последних в этой комнате, а все остальные уедут или умрут, лучше мне было бы умереть, лучше мне было бы умереть давным-давно, чем остаться в одиночестве.