Мария Бутина - Тюремный дневник

Посудомоечная комната была вытянутым узким помещением не больше трех метров в ширину и шести в длину. По центру комнаты стояла огромная металлическая посудомоечная машина туннельного типа. Грязные подносы устанавливались в углубления конвейерной ленты, затем они продвигались сначала к мойке, а потом к сушке. С обоих концов машины валили клубы горячего пара.

Справа, через узкий проход, в котором мог с трудом поместиться только один человек, была металлическая стойка с пазом. С потолка свисали длинные шланги с душевыми лейками. Две женщины вытягивали их на себя и, принимая подносы в окошке, смывали с них в паз остатки пищи, которая, уносимая напором воды, улетала в огромный «дуршлаг» на полу. Вода сливалась в канализацию-дырку под ним, а сам таз нужно было опорожнять в стоящую рядом мусорную корзину с черным полиэтиленовым мешком. Собственно, это и оказалась моя работа. Я должна была забирать у женщин-мойщиков обмытые от остатков пищи подносы, ставить их на ленту машины и одновременно следить, чтобы дуршлаг с объедками не переполнялся, поднимать таз, из которого лились помои, и опорожнять его в мусорку. С другой стороны машины другая женщина принимала чистые подносы и расставляла в пазы трехъярусных железных телег на колесиках, которые еще одна работница увозила на сервировочную линию.

Видя, что грязные подносы уже собрались в высокую, почти до самого потолка, стопку, я быстро натянула пластиковый передник и ринулась в жаркий пар.

В роли «загрузчика» посудомоечной машины я проработала четыре месяца, получив за это 108 долларов США. С учетом того, что новые ботинки в тюремном магазине стоили 100, это было негусто. Несложно догадаться, во что превращались ботинки, регулярно поливаемые помоями посудомоечной комнаты. Они быстро скукожились и издавали страшную вонь, когда я возвращалась в отделение и ставила их на положенное место – железную полку под нарами моей соседки снизу. Ее обувь, впрочем, после работы мясником была ничуть не лучше, так что муки совести меня не преследовали.

Моя послеобеденная смена, состоящая из девяти человек, начиналась в 11:15 утра, мы мыли посуду до последнего «клиента» – около 700 подносов, пластиковых вилок, ложек и сервировочных тазов, а потом это же количество после ужина, плюс к ним добавлялась посуда с кухни, где готовили для надзирателей.

Обедать нам полагалось в 10:45 утра, а ужинать в 15:30, заступая на позиции сразу после приема пищи. И так пять дней в неделю. В середине дня нас иногда «бросали» на разгрузку коробок с едой, но чаще всего на пару часов отпускали в отделение или на уличный стадион. Уходили мы около семи часов вечера. Пользуясь временем до того, как подносы повалят горой, я успевала в уголке написать несколько страниц дневника, которые, правда, представляли ужасное зрелище: распухшие от влажности, с расплывшимися чернилами и частенько с пятнами от помоев.

Работать на кухне новичкам до перевода полагалось ровно три месяца, так что я стойко испила эту чашу до дна, искупив свою страшную вину перед американским государством. Я, правда, осталась еще на месяц, потому что не могла предать коллектив, с которым мы сработались как идеально смазанный швейцарский часовой механизм.

Разговаривать в посудомойке было невозможно из-за шума. Но оставаясь после работы на уборку комнаты и чистку посудомоечной машины, которая забивалась объедками, я все-таки подружилась с одной из женщин. Пятидесятилетняя аккуратная блондинка Эмили стояла на приемке чистых подносов по противоположную от меня сторону аппарата. Выглядела она так респектабельно, что я бы ничуть бы не удивилась, встретив ее в одном из модных бутиков Вашингтона. Эмили мотала пятилетний срок за то, что они с мужем догадались расфасовывать собачий корм по маленьким пакетикам из больших мешков, купленных оптом, а потом перепродавать, получая прибыль. Семейную пару засудила одна из компаний, у которых они закупали корм. Эмили раньше жила в элитном районе на флоридском побережье, а теперь в отделении «С» в компании еще 150 заключенных на железных нарах. Мне до сих пор непонятно, почему им не могли просто выписать штраф, сохранив свободу и, как следствие, возможность платить налоги в госбюджет. Впрочем, штраф им тоже выписали, из-за чего дети Эмили оказались без крыши над головой с родителями в тюрьме.

Эмили, несмотря на то что она вмиг потеряла всю свою жизнь, была очень жизнерадостной женщиной. Она также сохранила свою любовь к домашним животным. Я часто видела ее с книжкой под осиной на стадионе, где она поджидала маленькую черную кошечку. Для этого создания мы прятали в пластиковых перчатках маленькие кусочки мяса и куриные косточки. Кормить кошку было, конечно, против правил, но это была наша маленькая тайная тюремная любовь.

Несмотря на симпатию к Эмили, моей единственной подругой все равно оставалась моя еврейская «матушка» Финни. У мисс Новак наше с ней единение восторга не вызывало, она старалась держать меня поближе к себе, яростно доказывая, что дружба с Финни меня до добра не доведет, и при этом очень активно интересуясь подробностями моего уголовного дела. Эти вопросы меня настораживали, и я уклонялась от них как могла, памятуя о моем печальном опыте дружбы с Хелен в Александрийской тюрьме, которая стоила мне больше месяца одиночной камеры. Финни же, напротив, ничего у меня не спрашивала, а только заботливо помогала поправить здоровье. А также мы много говорили о философии и истории. Она была прекрасно образованна. С ней я поняла, что такое получать удовольствие от беседы как таковой. Все свободное время мы или занимались спортом (Финни в свои 62 года давала мне фору в физических упражнениях), или вели долгие философские беседы, прогуливаясь по стадиону, или по очереди вслух читали книги.

– Мария, – сказала однажды Финни, когда мы неспешно гуляли кругами по беговой дорожке уличного стадиона, – а что у тебя случилось с мисс Новак? Она приходила ко мне на днях и в очень негативных красках описывала тебя и ваши взаимоотношения.

– Ничего, Финни, – ответила я, ничуть не удивившись такому поведению мисс Новак. – Она просто слишком много задает мне вопросов по теме, о которой я не хотела бы говорить. Мое нежелание вести беседы в этом направлении, видимо, ее оскорбило, но я ничем не могу помочь в этой ситуации, потому что категорически не готова менять свое поведение по этому вопросу.

– Я так и думала, – улыбнулась Финни. – Ты правильно поступаешь, доча. Дело в том, что мисс Новак, наверное, не была с тобой полностью откровенна о причинах ее нахождения здесь. Впрочем, я не тот человек, кто должен тебе об этом рассказывать. Лучше ты сама ее спроси.