Михаил Шмелев - Фронтовая юность

Нет, не очерствели молодые сердца на войне. В окопах, под огнем противника люди мечтают о встречах с любимыми, о счастье семейной жизни.

Участвуя в разговоре солдат, я все время думал об Александре Чугунове, о его горе. Зря он, наверно, ушел от товарищей. Впрочем, будь он здесь, солдаты стали бы выражать сочувствие, успокаивать…

Лейтенант появился в траншее так же неожиданно, как и исчез. О его переживании можно было догадываться по твердому взгляду да по плотно сжатым губам.

— Саперы, марш! Действовать, как договорились, — деловито распорядился Чугунов.

Пока саперы выбирались из траншеи, я сказал:

— Саша, может, не пойдешь сегодня?

— Куда? — растерянно спросил Чугунов, поглощенный заботами о предстоящей разведке, а когда понял мой намек, не на шутку рассердился: — За кого ты меня принимаешь?! Что я — кисейная барышня? Ну, бросила… Жаль, что раньше не разглядел…

Я извинился за бестактный вопрос, и мы крепко обнялись.

Подошел Миша Чубенко и, обращаясь к Чугунову, сообщил, что разведчики решили написать коллективное письмо его бывшей жене, заклеймить позором ее поступок.

— Для чего? Впрочем, если хотите меня обидеть — пишите.

— А не лучше ли написать в радиокомитет? — предложил я. — Только не об этом случае, нет, а о нашей службе, о разведке. Адресуем мы наше письмо девушкам Москвы, тем более что многие из нас москвичи.

Разведчикам понравилось это предложение, и вскоре Чубенко старательно выводил карандашом на бланке донесения:

«Здравствуйте, девушки-москвички! Пишут вам это письмо разведчики Н-ской части. Через несколько минут мы уходим на выполнение задания. Наши собратья по оружию — саперы уже разминируют проходы на нейтральной полосе. До гитлеровцев — рукой подать».

Чубенко задумался и стал обкусывать карандаш.

— Ну, что остановился? — торопил его рядовой Сметанин, недавно переведенный во взвод пешей разведки из стрелковой роты. — Пиши, что многие из нас — москвичи, что высоко держим честь родного города и выполним задание командования…

— Слишком высокопарно, — заметил кто-то. — Надо попроще.

— А что тут такого… По-моему, Сметанин прав, — сказал Чубенко.

— Пиши! Пиши! — настаивал Сметании. — А еще напиши: мы хотели бы получить от вас, москвички, весточки о новостях нашего родного города, о том, как вы живете и трудитесь.

Строчка за строчкой ложились на бумагу теплые, идущие от самого сердца слова. Каждый хотел сказать что-то от себя, и, быть может, длинным получилось бы письмо, если бы не сигнал идти на задание, поданный с НП батальона.

Чубенко торопливо закончил последние слова привета и отдал письмо Чугунову:

— Подпишите.

Вслед за командиром поставили свои подписи все разведчики. Я взял письмо, положил в карман гимнастерки:

— Сегодня же отошлю.

Поправляя на ходу автоматы, разведчики, помогая друг другу, перелезли через бруствер и вскоре скрылись в темноте.

Стояла непривычная тишина. Я остался один среди этого безмолвия. Но вот где-то в стороне, среди звезд, мерцающих в прогалинах темных облаков, донесся мерный рокот У-2, и цепочки трассирующих пуль веером рассыпались по небу. Затем раздался приглушенный взрыв.

Я чувствовал за собой какую-то вину и не мог понять, что же меня гнетет. Письмо? Да, письмо жены Чугунова легло тяжелым камнем на сердце. А каково Чугунову? Нет, не стоило идти ему сегодня в разведку. Почему я вовремя не доложил о случившемся Соловьеву? Майор разобрался бы что к чему, и вместо Чугунова мог пойти в разведку другой офицер.

…Командир полка в эту ночь не сомкнул глаз. Все было готово к атаке. Не хватало только данных, которые должна раздобыть разведгруппа Чугунова. Полковник Додогорский несколько раз звонил в батальон, спрашивал, как ведет себя противник. За нейтральной было тихо. Это означало, что разведка идет успешно.

В полночь повалил снег. Справа от позиций нашего полка одна за другой взлетели в небо красные ракеты. Видимо, там тоже кто-то из советских разведчиков прощупывал оборону противника.

Между тем разведка шла своим чередом. В то время как на правом фланге взвился фейерверк ракет, группа захвата ворвалась во вражескую траншею. Пробежав по ней несколько метров, Чубенко и Сметанин наткнулись на вход в блиндаж. В нем никого не оказалось; на полу в беспорядке валялись какие-то документы, карта, хлеб, котелки. Взяв карту и документы, разведчики пошли по траншее. Обнаружили телефонный провод, перерезали его и устроили засаду. Не прошло и десяти минут, как послышались шаги. Это шли вражеские связисты, отыскивая обрыв линии. Когда они поравнялись с засадой, Чугунов с двумя разведчиками выскочил из траншеи и отрезал гитлеровцам путь отхода. Одновременно Чубенко навалился всей тяжестью на коренастого связиста. Сметанин несколько замешкался, и второй фашист успел выпустить очередь из автомата. Чугунов, раненный, упал на снег. Сметанин кошкой прыгнул на плечи стрелявшего и с силой вонзил под лопатку нож.

В траншеях противника начался переполох. «Язык» был взят. Разведчики стали отходить. Двое из них бережно несли на шинели своего командира.

Пленный показал на карте расположение пулеметов и минометов, рассказал, где находятся минные поля, дал сведения о численности и расположении подразделений. Гитлеровцы стали словоохотливее.

И вот заговорил «бог войны». Наша артиллерия била по огневым точкам противника. Подразделения полка пошли в атаку. Натиск был настолько стремителен, что за полчаса гарнизон гитлеровцев, находившийся в деревне Волосово, был разгромлен наголову. Наш плацдарм на Лучессе стал шире и глубже. Полк поспешно зарывался в мерзлую землю, чтобы подготовиться и выждать время для нового рывка вперед, на запад.

…В полку никто не слышал, когда передавали по радио наше письмо девушкам-москвичкам. О том, что его читали по радио, мы догадались по потоку писем, хлынувшему в полк. Нам писали не только из Москвы, но и с Урала, из Сибири, Казахстана и даже с Дальнего Востока. Были и коллективные послания — от заводских и фабричных девчат, ремесленников, школьников. Все они желали бойцам богатырского здоровья, удачи. Девушки сообщали о своей жизни, работе, просили писать. Разведчики ответили на первые письма, но, когда полковой почтальон Лукич принес сразу больше ста писем, стали в тупик. На другой день Лукич принес еще две полные сумки и, скидывая их с натруженных плеч, как бы невзначай проронил:

— Тяжела ноша, но приятна. Вся Россия с нами.

Золотые слова сказал Лукич. Их подхватили комсомольские активисты, парторги, командиры и политработники подразделений:

«Вся Россия с нами!» — это ли не тема для большого разговора с людьми. И такие беседы вскоре состоялись во всех подразделениях.